Темный карнавал

Джейми побежал прочь, к пустырю, чтобы побыть там одному. Он не плакал. Он был словно парализован, шагал как робот, ненавидя самого себя, то проваливаясь в сухое русло ручья, то натыкаясь на колючие ветви диких груш и беспрестанно спотыкаясь.

Несколько часов спустя, с первыми звездами, он вернулся домой и застал папу, стоящего у постели мамы, и мама молчала – просто лежала молча, тихая, как только что выпавший снег. Отец стоял, сжав зубы, щурясь, ссутулившись и опустив голову.

Джейми остановился у изножья кровати и во все глаза смотрел на маму, мысленно приказывая ей:

«Поправляйся, поправляйся, ма, поправляйся, все будет хорошо, я уверен, с тобой все будет в порядке, я приказываю, ты выздоровеешь, ты будешь чувствовать себя отлично, ты просто сейчас встанешь и пойдешь танцевать по комнате, ты нужна нам, папе и мне, нам будет плохо без тебя, поправляйся, ма, поправляйся, ма. Поправляйся!»

Неистовая энергия беззвучным потоком хлынула из него, обволакивая, обнимая маму, сражаясь с ее болезнью, заботливо лаская ее душу. Джейми чувствовал величие своей горячей силы.

Она поправится. Она не может не поправиться! Ну конечно, глупо было бы думать иначе. Мама просто не предназначена, чтобы умереть.

Вдруг отец пошевелился. Дернулся вперед с судорожным вздохом. Он схватил мамины запястья и сжал их так сильно, что, казалось, едва не сломал. Прильнув к ее груди, он прислушался к биению ее, сердца, и у Джейми вырвался безмолвный, отчаянный крик.

«Ма, не надо. Не надо, ма, о мама, пожалуйста, не сдавайся!»

Отец поднялся, шатаясь.

Мама была мертва.

В иерихонских трубах сознания Джейми в последнем приливе чудодейственной силы кричала одна лишь мысль: «Да, она мертва, ну и ладно, ну и пусть, ну и что с того, что мертва? Верни ее снова к жизни, да, оживи ее, Лазарь, иди вон! Лазарь, Лазарь, иди вон из могилы, Лазарь, иди вон!»

Должно быть, Джейми бормотал это вслух, потому что отец обернулся, пристально посмотрел на него глазами, в которых застыл древний, неизбывный ужас, и врезал ему прямо по зубам, чтобы он замолчал.

Джейми уткнулся носом в кровать, прикусив холодные простыни, и стены иерихонские обрушились на него.

Неделю спустя Джейми вернулся в школу. Он больше не расхаживал по школьному двору с прежней самоуверенностью, не склонялся высокомерно к фонтанчику и не получал за контрольные больше, чем семьдесят пять баллов из ста.

Дети удивлялись, что же с ним произошло. Он больше не был таким, как прежде.

Им было невдомек, что Джейми перестал играть свою роль. Он не мог сказать им об этом. Они так и не узнали, что потеряли.

Электрический стул

The Electrocution, 1946 год

Переводчик: Е. Петрова

Она ждала, пока он завяжет ей глаза шелковой повязкой, но, затягивая узел, он так резко дернул концы платка, что она даже охнула.

– Полегче, Джонни, черт бы тебя побрал, ослабь повязку, а то у меня ничего не выйдет!

– Как скажешь, – легко согласился он, обдав ее резким запахом своего дыхания; между тем зрители уже толпились за канатами ограждения, вечерний бриз теребил купол шатра, а издали доносились призывные звуки шарманки и барабанная дробь.

Сквозь черный шелк она смутно различала мужчин, мальчишек, а кое-где и женщин: зрителей собралось предостаточно, они выложили по десять центов каждый и теперь жаждали увидеть ее пристегнутой к электрическому стулу, с электродами на шее и запястьях.

– Ну вот, – прошептал Джонни, почти невидимый из-за этой повязки. – Так хорошо?

Она не ответила, но пальцы сами собой впились в деревянные подлокотники.

В предплечьях и на шее она ощутила биение пульса. За пологом шатра зазывала лез вон из кожи: он надсадно кричал в короткий рупор из папье-маше и лупил тростью по транспаранту, где дрожал на ветру портрет Электры, сидящей в кресле смерти, будто перед обычным чаепитием: соломенные волосы, пронзительные голубые глаза, резко очерченный подбородок.

Когда ее на время ослеплял черный шелк, легче думалось о прошлом, о чем угодно…

Ярмарка переезжала в очередной городок и вскоре опять снималась с места; бурые шатры днем делали глубокий вдох, а ночью выдыхали спертый воздух, когда брезент, шурша, соскальзывал с темных шестов. Что же дальше?

В минувший понедельник этот парень с длинными руками и пытливым раскрасневшимся лицом купил сразу три билета на их вечерние выступления и три раза подряд смотрел, как электрический ток пробивает Электру голубым пламенем, парень стоял прямо у каната и, напружинившись, ловил каждое ее движение, а она, из огня и бледной плоти, возвышалась над ним, сидя на помосте.

Он приходил четыре дня кряду.

– У тебя тут своя публика, Элли, – заметил Джонни на третий вечер.

– Да уж, – отозвалась она.

– Ты, главное дело, не бери в голову, – посоветовал Джонни.

– Ни-ни, – ответила она. – Мне-то что? Не волнуйся.