Темный круг

«Глубокоуважаемый Леонид Иванович, обращаюсь к Вам с большой просьбой, в надежде, что Вы сделаете все от Вас возможное, чтобы выручить меня из безвыходного материального положения, о каком Вы и не представляете. Вам, вероятно, не безызвестно, что в последний мой несчастный запой я был какими-то ворами обобран совершенно, буквально до нижнего белья, и брошен в канаву, где едва не утонул».

Так писал Филарет Чернов моему отцу.

Мне он неоднократно и подробно рассказывал о своих запоях. Ночлежки, Хитровка, участки, канавы, тротуары, мостовые и проч. — вот те места, где в беспамятстве опьянения находился он во время запоя.

После запоя обыкновенно наступала мучительная реакция. Было настолько тяжело, что, по его словам, ему хотелось наложить на себя руки.

Помню, как однажды, когда он обедал у нас в Царицыне, он за обедом выпил две рюмки водки.

На другой день отец сообщил, что Чернов запил.

Незадолго до смерти мы с ним были у художника Мещерского, — Чернов там выпил вина, и после этого он запил, и эти запои уже продолжались до последнего, вышеупомянутого запоя.

Однажды я вошел к нему — он лежал со сломанной ногой. Выяснилось: хотел идти за водкой, жена Нюра не пускала, тогда он бросился из окна.

Отец Чернова был в городе Коврове заведующим водочного предприятия, где делали спирт и водку. Он страдал жестоким запоем, который продолжался по месяцам. Во время таких запоев отец Чернова выбегал из города, бежал по дорогам, полям, лесам — ему казалось, что за ним гонятся черти.

Говоря о своем запое, Филарет Иванович всегда связывал это с наследственностью.

7. Мнительность

Если во время запоев Чернов не жалел себя, и подчас смерть ему была даже желанна, то в дни трезвости им овладевал сильный испуг перед смертью: он кутался, носил пальто и калоши даже в жаркую погоду, наблюдал, чтобы все форточки были закрыты, и сидел в своей горлице-келии тепло одетый, в валенках и т. д.

Он любил уют.

8. Рак

Однажды, когда у него заболел живот — он подумал, что это рак. Он пришел в ужас. Но ему казалось, что его поэзия может погибнуть, что он не успеет написать должного количества, чтобы утвердить себя в мире как поэта. Тогда он рассчитал, что рак длится около года и за это время он сумеет написать энное количество стихотворений. И вот он принялся усердно, не теряя драгоценного времени, сочинять стихи.

В последние годы жизни ему самому это казалось странным.

— Мне сейчас решительно все равно, что будет с моими стихами после моей смерти, останутся они или пропадут, — говорил он.

И уже больше не писал стихов.

9. Уничтожение стихов

Иногда Филарет Чернов начинал уничтожать свои стихи. Делал это он с каким-то мучительносладострастным чувством. Все то, что ему казалось лишним или слабым, он уничтожал. И уничтожая свои стихи, он часто уничтожал исключительно сильные вещи. Потом он писал новые стихи с новым подъемом, с новым вдохновением. Он уничтожал письма, которые он получал, рукописи других поэтов, книги и т. д.

Какое-то садистическое чувство владело им при этом уничтожении, и он, рассказывая мне, как он это делает, всегда себя не только оправдывал при этом, но и находил, что это так и надо делать.

— Я написал свыше 5 тысяч стихотворений, — говорил он, — и так мало у меня осталось.

— Я иногда, — говорил он, — садился и неделями писал, писал, писал. Писал по сотне стихотворений, какое-то безумие, припадок творчества овладевал мною, и я писал, писал. Потом я уничтожал написанное.

10. Бездна

Однажды Чернов приехал к нам на дачу в Царицыно. Мы пошли с ним к моим теткам, которые жили на втором этаже маленькой дачки с балкончиком, выходящим на крохотный овражек. Чернов вышел на этот балкончик, заглянул в овражек — и вдруг быстро отскочил, крикнув испуганно: «Бездна!!»

11. Цилиндр

Когда мы жили на даче в Перове, Чернов часто приезжал к нам. Он был тогда молод и одевался очень нарядно. У него были длинные волосы, спускающиеся на плечи, на голове у него был надет цилиндр. Весь вид его был тогда крайне оригинальный.

12. Аннушка

В Перове у нас жила девушка лет 26. Чернов часами сидел с нею на террасе и что-то тихо-тихо шептал ей. Я помню его горящие глаза, от него веяло страстью. Эту девушку звали Аннушка, она сильно хромала на одну ногу, и вся она была земная, вся влекущая земной плотью, и я, будучи еще ребенком, ощущал в беседах с нею Чернова какую-то непонятную мне тогда напряженность, что-то влекущее и жуткое. Когда я к ним приближался, Аннушка говорила мне: «Деточка, не мешай, видишь, мы разговариваем».

Мне это было неприятно, и я отходил от них.

13. Детство