Темный мир

Но у меня был ход, сродни тому, каким объявляют мат в шахматах, — от него не существует защиты.

Я вернулся в сокровищницу и вынес оттуда арфу. Установил у ног старца. Пока что в его глазах не появилось ни проблеска мысли.

Но эта арфа, способная вызвать из небытия, наделяла меня неодолимыми преимуществами.

Приглушенные закрытыми окнами, в комнату доносились вопли и крики сражающихся, скрежет клинков и бряцание доспехов. Но долгожитель не слышал этих звуков, его мысли витали в пространстве, чьи измерения доступны только наделенным абстрактным мышлением.

Мои пальцы коснулись туго натянутых струн, вначале с неуклюжестью новичка, но затем они задвигались с нарастающей уверенностью, — по мере того, как возвращались утраченные по вине Эдварда Бонда навыки.

Музыка текла широкой рекой, ее холодные, чистые хрустальные струи растекались, вспучиваясь, способные достичь снежных вершин самых высоких гор. В этой музыке угадывался рев ураганных ветров, грохот падающих скал, гул внезапных землетрясений, мощный напор наводнения, поглощающего поля и леса.

Тяжелый, как удар божественной десницы, гулкий и неземной аккорд, и передо мною разверзлось пространство между мирами, где властвует вечная ночь космоса, безжизненная, как пустыня, на которой не остается следов.

И вслед за ним легкая игривая мелодия, напомнившая мне залитые солнцем нивы.

Гэст Райми пошевелился.

На мгновение сознание оживило его голубые глаза. Он увидел меня.

Я же увидел, как погас огонь жизни в этом дряхлом теле.

Я понял: Гэст Райми умер оттого, что я потревожил его покой, и он предпочел прервать всякий контакт с этим миром.

Я вновь тронул струны.

Гэст Райми сидел предо мною мертвый, и последняя искра жизни угасала в его мозгу.

И тогда волшебные вздохи арфы подули могучим ветром на угасающую искру жизни возжелавшего вечного покоя.

Орфею удалось вырвать из царства Плутона свою возлюбленную Эвридику; подобно ему я опутал тенетами музыки душу Гэста Райми, не позволяя ей покинуть тело.

Вначале он бешено сопротивлялся, я чувствовал, как пытается вырваться его мозг, но арфа уже нашла ключ к этому мозгу и не позволяла ему вырваться. Цепко и неумолимо удерживала она его в лучах жизни.

Искорка заколебалась, пропала перед тем, как вспыхнуть еще ярче.

Громче запели струны. Рев волнующихся вод рвал перепонки.

Еще выше зазвучала резкая нота, чистая, как ледяной свет далекой звезды.

Музыка ткала и ткала тенета, заполнившие собою всю комнату.

Тенета зашевелились, обернулись вокруг Гэста Райми.

И вновь его глаза осветились проблесками разума. Он устал бороться. Он сдался. Ему было легче вернуться обратно к жизни, дать мне возможность расспросить его, чем бороться с поющими струнами…

Бесцветные губы над белоснежной бородой скривились в улыбке.

— Ганелон, — с трудом произнес Гэст Райми. — Ты хитер, раз решил прибегнуть к помощи арфы. Что ж поделаешь, задавай свои вопросы. А затем позволь мне уйти в мир иной. У меня нет никакого желания наблюдать из своей башни за тем, что произойдет здесь в ближайшие часы и дни. Ты мнишь себя победителем, Ганелон, и тем не менее ты тоже умрешь, — ты знаешь, будущее доступно моему взору.

Большая седая голова наклонилась, Гэст Райми прислушивался к тому, что творилось снаружи.

Сквозь закрытые окна доносились звуки выстрелов и стоны умирающих.

Жалость захлестнула меня. Исчез окутывавший Гэста Райми ореол величия. Передо мною сидел изможденный, сморщенный старик, и на какое-то мгновение я оказался во власти неодолимого желания покинуть эту комнату, дать возможность старцу вернуться в безмятежные просторы мысли. Вспомнилось, что когда-то Гэст Райми казался мне высоким, могучим человеком, хоть он и не был никогда таким на самом деле на всем протяжении моей сознательной жизни. Вспомнил, как восторженным мальчишкой сидел я у ног члена Совета, глядя с обожанием на его величественное бородатое лицо.

Возможно, тогда в его лице было больше жизни, тепла и человечности… Сейчас же оно казалось ледяной маской. Оно скорее приличествовало Богу или человеку, общавшемуся с богами.

— Учитель, — выдохнул я, — прости меня!

Голубые глаза оставались по-прежнему тусклыми, и все же я почувствовал, как что-то дрогнуло в этой умирающей плоти.

— Ты назвал меня учителем? — В голосе его звучало неподдельное удивление. — Ты — лорд Ганелон? Как много воды утекло с тех пор, как ты склонялся перед кем бы то ни было!

Победа, одержанная мною, оказалась бессмысленной. Я склонил голову, сожалея о содеянном. Да, я одержал верх над Гэстом Райми, но это не принесло мне радости.

— Все наши деяния в итоге замыкаются в круг, — продолжал, не дождавшись моего ответа, старец. — Мы с тобою ближе друг другу, чем все остальные. И я, и ты — люди, Ганелон, а не мутанты. Я позволял Медее, Матолчу и Эдейри пользоваться своей мудростью только потому, что я — предводитель. Но, но…

Он заколебался на мгновение, а затем продолжил тем же тоном.