Темный мир. Равновесие

Он кивнул, принимая благодарность. Я поняла, что, если сейчас начну с ним говорить, обязательно ляпну глупость. А если промолчу – буду потом жалеть.

– Ты… всегда носишь с собой фонарь?

Нет, бывают и более идиотские вопросы. Но редко.

– Видишь, пригодился, – отозвался он кротко.

– Ты из университета?

– Второй курс. Мехмат.

– Общага?

– Нет. Мы с подругой квартиру снимаем. У знакомых.

Я перевела дыхание. Сейчас не время об этом думать… Но я, кажется, унаследовала от мамы ген полной неудачливости в личных отношениях. Если мне кто-то нравится – этот чел всегда не мой, и я гордо смотрю в сторону, мол, не больно-то надо. Не унижаться же, не клянчить внимание, не лезть с умильной мордашкой в чужую равнодушную жизнь…

– Спасибо, – сказала я еще раз. – Пока.

Он кивнул и выключил фонарик, и тут меня будто за язык дернули.

– Послушай… А ты мне не одолжишь фонарь… на один вечер, а?

* * *

– Выключи свет! – крикнула Настя, натягивая на голову одеяло. – Можешь оставить меня в покое?!

Еще вчера я бы так и сделала. Не в моих правилах вмешиваться в чужую приватную жизнь. Но сегодня у меня в кулаке был мой кулон… Мой амулет. И смутное чувство, что рядом творится темное, страшное, глухое, рядом убивают – а никто не видит. Кроме меня.

Я остановилась рядом с ее кроватью, сжимая амулет в кулаке:

– Насчет Павлика… Тут что-то не так. Он тебя любит.

– Любит?! Сука!

Она отбросила одеяло.

Ее лицо было покрыто сплошной коркой крови. Кровь сочилась из каждой поры. Постель была в крови, и пол, и вся комната, я закричала от страха – и выпустила амулет. Кровь исчезла; у Насти было опухшее, но чистое лицо с глазами несчастной злой старухи:

– Все мужики сволочи! Правду мне мама говорила, а я не верила!

Она кричала не своим обычным голосом, веселым, низким и немного хрипловатым. Это был визг, сухой и надрывный, визг бензопилы, которая вгрызается в мертвое дерево:

– И мой папаша был такой! Перепихнуться по-быстрому – и дальше бегом! Все мужики одинаково устроены!

Слова выскакивали из нее готовыми блоками – как будто кто-то заранее написал ей текст. Мне стало нехорошо.

– Настя… Послушай, не кричи… Погоди минуту, просто подумай…

– Что-о?! Ты их покрываешь, ты за них, да? Ты за этих козлов вонючих?!

Она глядела на меня с таким омерзением, что я попятилась. Если бы я не знала эту девушку два года… Если бы я не училась с ней на одном потоке, не жила в одной комнате, не пила чай… Может, ее подменили? Подсадили в мозги чужое сознание? Вывернули наизнанку, заколдовали? Что с ней сделали, в конце концов?!

Пятясь, я снова вышла в коридор и закрыла дверь. Надела на шею амулет – и он показался мне очень теплым, почти горячим.

– Потерпи, я разберусь, – сказала я Насте, хотя она меня не слышала.

И, одной рукой сжимая амулет на груди, другой включила фонарик.

* * *

Коридор был зыбким туманным проходом, кишкой огромного зверя, шахтой на дне океана. Стены подрагивали, липкий кисель то скрывал их от меня, то снова расползался, и тогда под лучом фонаря на стенах проступали надписи на чужом языке. Это не была ни арабская вязь, ни иероглифы, ни латиница, ни любая знакомая мне знаковая система. Почему-то я была уверена, что язык этот не просто веками мертвый, но даже нечеловеческий.

Я прошла по коридору из конца в конец, поднялась по лестнице на этаж выше и никого не встретила, хотя время было людное, вечер. Уже подходя к двадцать девятой комнате, где жил беспутный Соколов, я увидела на стене надпись, сделанную по-русски: «Тень приходит, чтобы погубить».

Я разжала кулак, который успел онеметь. Здесь, в повседневном мире, никакой надписи не было: стену недавно белили.

Я постучала в двадцать девятую. Никто не ответил. Дверь была приоткрыта. Я вошла.

Стол в комнатушке был завален грязной пластиковой посудой. Здесь отмечали бурно, пили много, закусывали молочной колбасой и беляшами. Среди множества пустых бутылок в углу одиноко стояла пачка из-под кефира.

На кровати храпел, не сняв даже кроссовок, некто – лицом к стене. Еще один некто, тощий, в красной футболке, слушал что-то в наушниках и подергивался, подпрыгивал, не отрывая подошв от пола, похожий на поплавок во время интенсивного клева. Ничего вокруг он, казалось, не видел, поглощенный своим глубоким внутренним миром.

На подоконнике сидела объемистая девица в джинсах и коротком топике. Потягивала пиво из горлышка. Смотрела лениво и нагло:

– Заблудилась?

У нее был особый выговор – так говорят провинциалы, когда издеваются над произношением москвичей. Но я не собиралась с ней говорить. Оглядевшись, я увидела еще кое-что – вернее, кое-кого в этой комнате.

Кто-то сидел на полу за маленьким холодильником, привалившись к стене. Сперва я заметила ногу в синем носке. Размер обуви сорок пятый. Признаков жизни не наблюдается.

Я подошла поближе. Павлик сидел, с виду мертвецки пьяный, бледный, неузнаваемый. Этот ли парень совсем недавно ждал свидания, готовился, заглядывал мне в глаза: «Я люблю ее, я хочу сделать ей предложение»…

– Павлик? – спросила я неуверенно.

– Тут уже все кончилось вообще-то, – сообщила с подоконника девица.

Я склонилась над Павликом: