Темный путь. Том второй

Помню, я три раза прошел его взад и вперед… Где искать?! Я тщательно осматривал каждый дом. То мне казалось, что он, ее отец, должен жить в маленьком, скаредном деревянном домишке, то думалось, что он занимает, как фабрикант, хорошую квартиру в каком-нибудь 4–5-этажном доме… И вдруг судьба сжалилась надо мной. Вглядываясь в раздумье вперед, я увидал жидовскую фигурку Габера, ковыляющую по тротуару. Она была так типична, что нельзя было ошибиться в ней; издали я стал следить за ней и наконец увидал, что он вошел в довольно большой 2-этажный дом на углу Торговой улицы. Я посмотрел на доску этого дома (хотя я все уже их изучил); на ней стояло: дом 2-й гильдии купца Хаврова.

Я вызвал дворника.

— Это дом Хаврова? — спросил я.

Он пристально, прищурив плутовские глаза, посмотрел на меня и сказал:

— Да-с, — это дом господина Хаврова, Михей Якимыча.

— А может быть, здесь живет Габер — Моисей Иохимович.

И при этих словах я вынул двугривенный и положил ему в руку.

Он поспешно спрятал его, снял шапку и прошептал:

— Покорнейше благодарю-с!..

— А Бог их знает, — сказал он, — это как кто спрашивает… Ихней веры, конечно, спрашивают Хавер или Хабер, ну а по-русски-то он значится Хавров — купец второй гильдии… Вот это и дом ихний. В нем 8 квартир да десять на дворе… Они ведь православные и в церковь нашу ходят, к Николе Морскому.

— Ну а что дочь его Лия Моисеевна… Ничего, здорова?..

— То есть Любовь Михевна, хе-хе… Ничего-с, здравствуют. Только они теперь в блевотику, должно быть, ушедши.

Я вынул три рубля и подал ему.

Он еще ниже поклонился, сказал опять «покорнейше благодарю-с» и, поспешно оглянувшись кругом, сунул бумажку в жилетный карман.

LXXXIII

— Если ты передашь ей, — сказал я шепотом письмецо, — то получишь еще пять.

— Слушаю-с… Отчего же не передать?.. Только, ваше благородие, я, как по совести, должен доложить, что это не действительно…

— Как не действительно?!

— Отчего же не передать?.. Это плевое дело… Только надо на совесть… ежели примерно сказать передать… а они сейчас… отнеси, мол, к отцу!.. ну ино письмо и отнесешь… Только хозяин больно уже ругаются… А иво место так просто, так знаете… с позволения сказать, в помойну яму кинешь… У нас ведь чисто содержать… Кажинну неделю выгребают.

Я ничего не сказал. Меня вдруг осенила мысль пойти в библиотеку и подействовать на солдатика, и я кинулся приводить ее в исполнение. Нанял извозчика и отправился в библиотеку. Но библиотека была уже заперта.

— Будем благоразумны, — сказал я себе… — Может быть, это просто пустая тревога, и она завтра же придет, и опять все пойдет по-прежнему, и я пошел в Летний сад. Там, в тени липовых аллей, зубрил и вникал в суть бритского языка, благословляя и проклиная всяких Бриттов и Скоттов. Вечер просидел с Жени и Нерокомским. Она заметила мою рассеянность.

— Ты как будто изменился, похудел? — спросила она.

— Нет!.. Не думаю… Просто устал.

Но на другой день этот устаток разыгрался в целую бурю. Когда подошел урочной час, я был сам не свой — ждать ли ее или идти в библиотеку? Ведь ее опять запрут в три часа. Притом и солдатик может не передать моей записки. Измученный этой неизвестностью, я решился подождать до четверти третьего и потом бросился на рысях в библиотеку.

Записку я заготовил заранее. Я просто осведомился, в самых почтительных выражениях, об здоровье и спрашивал ее, Лию Моисеевну, считает ли она необходимым продолжение наших уроков английского языка или я могу остаться с теми началами, которые она так великодушно указала мне, и продолжать изучение самостоятельно?

Я писал и думал: ведь все это ложь и притворство и никакие уроки английского языка не нужны мне. Но разве можно было написать ей прямо: я люблю вас, страстно, безумно, я живу вами, я благоговею перед вами?..

Нет, это было бы сумасбродство!..

LXXXIV

Солдатик взял записку и обещался передать ей. На мой вопрос, была ли она сегодня в библиотеке, он отвечал:

— Нет, не были… А может быть, еще придут, чтобы взять книжку на дом… А в три часа мы уже закроем, по положению.

Со мной началась лихорадка страсти. Я не находил места, я не мог ничем заняться, ни о чем думать, как только о ней.

Мне казалось, что она просто завлекла меня. Что она сделала то, что ей было приказано. По крайней мере, это предположение охлаждало мою страсть и вместе с тем сердило меня, и я бросал тысячу проклятий на нее и на все лукавое еврейское племя.

Вечером я зашел к Жени. Я застал ее в слезах.

— О чем это?! — спросил я, и, вероятно, в моем голосе слышно было раздражение и досада.

Она отерла глаза и, указывая на стул, сказала:

— Присядьте. Вы сегодня целый день не заглянули ко мне… Если тебе нельзя бросить своих дел и ехать в Самбуновку, то скажи мне прямо и я поеду одна.

Я ничего не ответил, и она опять заговорила:

— Нерокомский хочет провожать меня, но я этого не желаю. — И она потупилась и перебирая складки платья, тихо сказала: — Он сегодня сделал мне предложение…

— Как?! — вскричал я. — Что же ты отвечала ему?..

— Я сказала, что не люблю его… а потому скоро надоем ему.

— Он очень хороший человек, — сказал я в раздумье.