Тёмный рыцарь

Де Пейн развязал плащ и сбросил его на пол. Майель, пружиня ноги и слегка раскачиваясь из стороны в сторону, стремительно приближался к нему, сжимая рукоять меча обеими руками. Превосходный фехтовальщик, боец, уверенный в своих силах и мастерстве, он взмахнул клинком, издевательски приветствуя противника, и пошёл в атаку. Клинок в его руках вращался, как цеп, которым крестьянин молотит зерно, описывал зловещие сверкающие дуги, и де Пейн едва успевал уклоняться. Отступив на шаг, он споткнулся о собственную перевязь, лежавшую на полу, и чуть не упал, что вызвало злобный смех Изабеллы. Майель ухмыльнулся. Де Пейном постепенно овладевала горячка боя. Будто со стороны, он услышал собственные презрительные выкрики, адресованные противнику, а сам тем временем отступал, потом сдвинулся немного вбок, покачиваясь, и его меч змеей заскользил вперед. Он чувствовал, как удобно лежит в руке широкая рукоять. Эдмунд сосредоточился на одном: как пробить защиту противника. Его клинок со свистом рассекал воздух, вращался вокруг своей оси, готовый колоть и рубить, выискивая ту щелку, которая позволит проткнуть или рассечь чужую плоть. Пот струился по его лицу; он рванулся вперед. Сквозь пелену ярости, застилавшую глаза, Эдмунд с трудом различал мерцание свечи и яркое пламя факела на стене. Лицо Майеля напряглось, грудь тяжело вздымалась, меч его уже не так стремительно и не так яростно наносил удары. Де Пейн вынудил отступать этого человека, который насмехался над ним, смотрел на него свысока, предал его и пытался убить. Ярость в нём вскипела ещё сильнее. Чей-то голос кричал: «Deus Vult! Deus Vult!»Вдруг что-то горячее плеснуло в лицо де Пейну. Он не мог уже идти вперед, не мог вообще ничего — только рубить и кромсать. Почувствовал, как кто-то удерживает его руку, оттаскивает его в сторону. Эдмунд остановился, опустил меч, глубоко вонзив острие в пол, и невидящим взором обвел воинов Гастанга, которые с испугом смотрели на него. Тяжело дыша, разгоряченный и взмокший от пота, он увидел наконец, как Майель медленно сползает по стене. Глубокие рваные раны на правом плече и на шее противника уже испятнали стену алым. На губах Майеля пузырилась кровь. Он мешком осел на пол, слабо затрепетали веки. Изабелла громко визжала. Беррингтон попытался удрать, теперь его крепко держали. Майель, часто и с трудом дыша, поднял голову и посмотрел на де Пейна.

— Я и понятия не имел… — хрипло прокаркал он. — Брат, я не имел понятия… Прости меня, а?

— Нет. — Де Пейн шагнул вперёд и вонзил острие меча глубоко в открытую шею. — Не могу, — добавил он, глядя, как искра жизни гаснет в глазах врага. — Один Бог может простить, к нему и ступай. — Он вытащил меч из раны, шагнул назад и стал наблюдать, как умирает Майель.

Гастанг хлопнул Эдмунда по плечу.

— Берсерки, — прошептал коронер, оборачиваясь. — Были в старину такие воины, — объяснил он, — которые в ярости битвы забывали себя. Я о них слышал, но до сего дня ни одного не встречал.

Де Пейн кивнул и указал острием меча на Беррингтона с Изабеллой.

— Бог и их ждет на свой суд.

— Как и всех нас, — отозвался Парменио.

— И тебя? — пробормотал де Пейн. — И тебя, генуэзец?

— Эдмунд, Эдмунд, — вмешался Гастанг, — пойдём лучше, тебе надо кое-что увидеть.

Коронер приказал не спускать глаз с пленников, а сам вдвоем с Парменио повел все еще задыхающегося, обливающегося потом де Пейна во двор. Там стояли шесть наёмников Беррингтона, обезоруженные и скованные цепями. Рядом были нанятые недавно слуги. Этих выдавали лица — Эдмунд был уверен, что все эти мужчины и женщины состояли в ковене Беррингтона, служили ему еще в дни славы Мандевиля. Коронер повел его дальше — через весь двор, в каменную постройку, похожую на амбар. Горящие факелы освещали длинное мрачное помещение. Гастанг шел вглубь неё, где одна из плит пола была поднята и прислонена к стене. Рядом стоял на страже с факелом в руке один из воинов Гастанга. По указанию коронера он повел всех троих вниз по узкой крутой лестнице в ледяную темницу, куда и воздух проникал с трудом. Там воин, бормоча молитвы, поднял факел выше. С крюков, вбитых в балки перекрытия, свешивались петли с пятью трупами: мужчины, женщины, двоих юношей и молодой девушки; их лица были искажены предсмертной мукой. Жуткое зрелище — руки и ноги болтаются, тела слегка раскачиваются на поскрипывающих веревках. От страшного смрада де Пейн зажал нос пальцами. Коснулся щеки одного из казненных — твердая и холодная как лёд.

— Кто это? — прошептал он. — Кто они?

— Полагаю, — негромко заговорил Гастанг, тоже прикрывающий нос и рот, — что это семья, которая укрывалась в покинутой усадьбе. Такими несчастными сейчас забиты все дороги. — Он отвел руку ото рта и с трудом сглотнул. — Эта усадьба, — пробормотал он, — снискала, должно быть, такую же зловещую репутацию, как и Борли. Из окрестных земледельцев мало кто осмелился бы даже приблизиться к ней. А эти беженцы из других краёв, наверное, отважились.

— Но зачем же их было убивать?