Темпорама "Бой в июне"

Кузнечик замахал рукой. Унтерштурмфюрер, пригладив волосы, выбрался из "хорьха".

— Guten tag, Erwin, — сказала женщина, подойдя.

— Guten tag, frau Ebert, — херр Сломак легко прикоснулся губами к запястью поднятой руки. — Wie geht es ihnen?

— Ich habe heute nicht gut geschlafen, — пожаловалась на плохой сон женщина.

— Und wie obersturmbannfuhrer?

— Oh, er hat in anderen zimmer geschlafen.

Они отошли за капот.

— Willi! — Максимиллиан выбрался наружу и затоптался вокруг кузнечика. — Hast du schon eis gegessen? (Ты не хочешь мороженого?)

— Nein, — качнул головой кузнечик, — kehle. Ich habe hei?e milch getrunken.

— Hu! — Максимиллиан сморщился. — Aber kann deine mutter uns mit eiscreme futtern?

— Ja, spater, — кивнул Вилли.

— Spater! — передразнил Максимиллиан кузнечика и махнул рукой сидящим в салоне Лёшке с Димкой. — Komm! Hier entlang, kleine sklaven.

— Выходим? — тихо спросил Димка.

— Слышал же, — ответил Лёшка.

Увидев, как они выбираются с сиденья, унтерштурмфюрер прервал разговор с фрау Эберт и решительно шагнул к дверце.

— Wohin? Куда? — недовольно произнёс он.

— Museum wurde eroffnet, — сказал ему Максимиллиан.

— Was?

Унтерштурмфюрер обернулся.

Высокие резные двери музея бесшумно ползли в стороны, ловя скупой солнечный свет латунными вставками.

Публика вокруг статуи и на ступеньках у колонн пришла в движение. Прокашлял, проговорил что-то, запинаясь, громкоговоритель на столбе. Взмыл в небо отпущенный невнимательной детской рукой воздушный шар.

Из глубины здания тем временем пророс стрекот, какой Димка слышал однажды в комнате, где десять женщин стучали по клавишам печатных машинок, а в расширяющемся проёме, полном яркого электрического света, словно сама по себе возникла сухая, высокая фигура во фрачной паре и цилиндре.

— Willkommen, meine herren und damen! — произнесла она.

Публика, смеясь и раскланиваясь, потянулась к дверям.

— Eingang ist eine reichsmarke. Kinder — kostenlos! — перед тем, как пропасть, объявила фигура.

— Nun…

Унтерштурмфюрер пересчитал детей по головам.

— Also, Дитмар, Алекс, — он навис над приютскими, — отвечаете мне за Макса и Вилли. Вам понятно?

— Да, — сказал Димка.

Лёшка, помедлив, кивнул.

— Во всём их слушайтесь, — унтерштурмфюрер тряхнул Лёшку за рукав, — но не давайте совершать глупости. Накажут не их, накажут вас. Alles!

Он выпрямился.

— Laufen! (Бежим!) — тут же крикнул Максимиллиан, забегая на ступеньки. — Alex, folgen sie mir! (Алекс, за мной!)

— Zu befehl! — откликнулся Лёшка и поспешил за тем, кого обязан был оберегать.

— Nein, wir gehen langsam, — сказал Вилли, беря Димкину ладонь в свою. Его лоб исказила напряжённая морщинка. — Как тфой приют, жизнь?

— Gut, — сказал Димка, шагая со ступеньки на ступеньку.

— Ты понять?

— Да.

— Я немного учить русский, — гордо заявил Вилли.

— Dritte saal! — крикнул им унтерштурмфюрер.

Димка оглянулся. Что-то рассказывая, херр Сломак вёл фрау Эберт под ручку, но они ещё только-только подходили по ступенькам к колоннам.

Каменные полы в музее были натерты и светились отраженным светом от хрустальных люстр, подвешенных под высоким потолком. В дверях всех встречал портрет фюрера в полный рост в золотой раме, висели полотна со свастикой, и надо было сворачивать по указателям, чтобы найти нужный зал.

Ни Максимиллиана, ни Лёшки видно не было. У портрета фотографировалась девочка в воздушном розовом платье. Ей захлопали, когда она прочитала патриотический стишок ("Mein Fuhrer ist mein Gott…") и положила букет роз на специальную подставку.

— Gro?artig! Wunderbar!

В первом зале стояли тумбы и постаменты со стеклянными колпаками. Тумб было много, они шли в два ряда вдоль зала по центру, предъявляя посетителям глиняные поделки, черепки, плохо отёсанные камни и инструменты. Постаменты же, обозначенные бархатными лентами и латунными столбиками ограждения, располагались у стен, и восковые композиции на них рассказывали о жизни и быте первых ариев.

От собравшейся у костра семьи посетитель переходил к косматым охотникам в шкурах, напряженно высматривающим стадо похожих на оленей рогатых животных, а затем становился свидетелем кровавой стычки с диким племенем. На Димку особенное впечатление произвёл застывший в высоком прыжке охотник, замахнувшийся каменным топором на лежащего, приподнявшегося на локте врага. Выражение лица у охотника было свирепое, глаза блестели, большой рот раскрывался в торжествующем крике. Приглядевшись, правда, можно было заметить, что висит он на тонких проволочках, выкрашенных в цвет деревьев, стоящих на заднем фоне, но всё равно казалось, что достаточно отвернуться, и за спиной под опустившимся топором тут же раздастся треск черепа.

Вилли дёрнул Димку.

— Hu! Unsinn, — сказал он. — Gehen wir weiter!

— Jawohl, — вздохнул Димка.

Они пронырнули между сходящимися юбками двух женщин.

— О, — произнёс кто-то, отступая и, видимо, цепляясь взглядом за нашитые на Димкиной куртке цифры, — kleine untermensch.

— Gerhard, sei nachsichtig, — ответили говорившему. — Dieses kind…

Дальше Димка не слышал.