Темы с вариациями (сборник)

Все друзья восприняли его отъезд как огромную потерю. Поэтому когда на «прощальном» вечере я оказался в одной комнате со старым лагерником-шекспироведом Леонидом Ефимовичем Пинским – мы были в комнате наедине, – то не удивился тому, что он сидел в углу дивана и плакал. Иногда тихонько повторял: «Он уезжает… Он уезжает…»

Я молчал.

Неожиданно Леонид Ефимович спросил меня:

– А знаете ли вы, Коля, древнееврейскую легенду о ламедвовниках?

Я ответил, что, конечно, не знаю.

– Так вот! Во все эпохи, при любых временах в мире обязательно живут тридцать шесть воистину святых, безгрешных людей – они-то и зовутся ламедвовниками. Когда они умирают, то души их сразу попадают прямо к Господу. И вот, когда на земле зло, грех и жестокость достигают последнего предела, то от всего этого души ламедвовников сжимаются в маленькие серые мертвые комочки… И тогда Господь берет такую душу в ладони и отогревает своим дыханием до тех пор, пока она не оживет, и тогда зло на земле отступает.

Мне кажется, что сейчас наступило как раз такое время, что Господу пора брать душу ламедвовника в ладони и начинать отогревать ее своим дыханием…

Это было счастье…

В 70-м году отец Александр Мень в ответ на мою просьбу подсказать тему для сочинения о ранних христианах, предложил мне взять сюжет о пребывании апостола Павла в Риме. Он дал список литературы, которую следовало изучить, и когда Семен Лунгин начал, по мере написания, выдавать мне готовые сцены из будущей «Мистерии апостола Павла», я немедленно отправлялся в Новую Деревню. После конца службы мы с отцом Александром уединялись и начинали работу с текстом. Это была обычная спокойная работа с духовным руководителем и одновременно редактором: я осмысливал его замечания, старался на месте разрешить возникшие сложности и весь уходил в эту работу – громыхал Неронов триумф, Павел проповедовал любовь, горел Рим, в дыму и пламени звали друг друга гибнущие люди, жгли христиан, судили и казнили апостола Павла, потом свергали Нерона.

Что работа эта была обычной, мне только казалось… В непредсказуемый момент глаза отца Александра загорались великим весельем, и он жарко восклицал: «А теперь, Николай Николаевич, помолимся за успех дела!»

Начиналась молитва, к ней отец Александр был готов ежесекундно. Он ни на мгновенье не терял связи с Господом.

Я бросался догонять его, как отставшая лошадь бросается догонять уходящий кавалерийский полк. Потом наши голоса сливались… И это было счастье.

Ответ

Когда Семен Лунгин закончил либретто «Мистерии апостола Павла», отец Александр принял текст и благословил меня на труды. Пора было начинать писать музыку, но я неожиданно столкнулся с проблемой, о которой ранее не мог предположить: надо было решить, на что в этой работе я имею право. Чтобы задача мне самому стала понятна, я расшифровал ее примерно так: перед распятиями Грюневальда, который изображал страшное, разлагающееся на кресте тело, или перед «Христом во гробе» Гольбейна невозможно молиться – труп изображен слишком реально; перед распятиями, изображенными на русских, особенно новгородских иконах, молитва начинается как бы сама собой – икона лишь знак распятия, она не показывает всей жестокости реальности. Для написания музыки предстояло сделать выбор между двумя этими крайностями.

Вопрос несколько раз обсуждался с отцом Александром, но и он не смог помочь мне сделать выбор. Я более ни о чем не мог думать и из-за нерешенности проблемы все откладывал и откладывал начало работы.

Положение казалось безвыходным.

Однажды утром я проснулся в начале девятого – жена уходила на работу. Я лежал на высоко положенных подушках в состоянии так называемой полуфазы, еще не очень понимая, на каком свете нахожусь, и спокойно смотрел в сторону окна. Видел люстру, рояль, оконные занавески.

Перед моими глазами, на расстоянии чуть более двух метров, начала постепенно образовываться прозрачная диафрагма из округлых облаков, а в ее середине появился человек лет сорока – сорока двух. Я вижу его в облачной диафрагме только до пояса, руки – только до локтей, его предплечья оказались привязанными к толстому брусу, находившемуся за спиной. На голове терновый венец, на лбу крупные капли пота и крови. На лице заметны морщины. Он смотрел мне прямо в глаза. При этом я почувствовал, что стою, а не лежу, и тот, кого вижу, тоже стоит на земле.

Это не сочеталось со всеми известными мне изображениями распятия, и еще я не понимал, зачем предплечья привязаны к кресту веревками.

Я даже разглядел цвет кожи и капель крови, но все это было прозрачным – сквозь появившееся видел и окно, и рояль, и люстру.

Тихим глубоким голосом ОН сказал:

– Все было не так, как ты думаешь. Было очень страшно и очень больно…

После этих слов увиденное начало размываться и постепенно исчезло.

Поначалу я не понял, что только что произошло. Мною овладели тревога и страх: а вдруг это пришло ко мне «снизу»? Вдруг это искушение? Наконец, почему мне? Чем я мог заслужить подобное?