Темы с вариациями (сборник)

Посему я шел на выставленную в Пушкинском музее коллекцию Дрезденской галереи, чтобы увидеть большое собрание полотен Тинторетто, которого очень ценил и мечтал увидеть.

Попасть к Тинторетто было возможно, проскочив через небольшой зал с несколькими колоннами, что находится на втором этаже, в тылу главной музейной лестницы.

Пробегая через этот зал, повернул голову и увидел ЕЕ. С повернутой вбок головой я как будто всем телом налетел на стеклянную стену. Ощупывая руками воздух позади себя, начал пятиться и пятился до тех пор, пока не уперся спиной в колонну, прислонился к ней и заплакал. Я не мог оторвать взгляд от ЕЕ лица: не видел ни папу Сикста, ни Христа, ни даже того, что она несет своего сына в мир на заклание, – только глаза – я был не в состоянии постичь их тайну и долго не мог остановить слезы. Так прошло минут двадцать.

Огромным усилием заставил себя успокоиться и отойти от нее.

Наконец я перешел в зал Тинторетто. Его полотна были прекрасны, удивительны, но теперь это была всего лишь великая живопись.

Memento mori [9]

В девять утра мы вышли на берег бухты. Предстояло пройти километров двенадцать. Берег был совершенно пуст, недвижно лежало море, а небо было выкрашено в цвет линялой бирюзы.

Каждый брел сам по себе, и в какой-то момент я остался один.

Начиналась полуденная жара. Сначала я снял майку, потом трусы, обувь и спрятал их под камень – руки освободились от ноши.

Я шел по узкой полоске мокрого песка между водой и песчаным пляжем. Иногда по плечи заходил в воду, чтобы охладиться, потом возвращался на свою мокрую полоску, и легкий ветер быстро высушивал капли воды на теле.

Время тянулось бесконечно, блаженно, несказанно. Так, наверное, в раю чувствовал себя Адам, до того как Господь сотворил ему Еву.

В середине бухты набрел на небольшую площадку с несколькими кустиками зелени.

Я почувствовал, что немного притомился, лег на спину под кустик и задремал.

Когда очнулся – перекатился на живот, глянул в сторону моря и замер: на фоне густой морской синьки и небесной бирюзы, на плоском камне вертикально стоял кем-то поставленный на зубы лошадиный череп; песок и солнце ослепительно выбелили его, через пустые глазницы просвечивало небо. Он вовсе не был страшен – наоборот, невероятно красив. Рука человека поставила его в картину Господнего мира, как последний завершающий штрих.

Ранняя весна 1970-го

Воскресный Эчмиадзин сиял.

Вокруг храма степенно гуляла толпа богато разодетых граждан. Говорили о зигзагах истории, геноциде, репатриантах и Бог его знает еще о чем.

Я зашел в сумрачный храм.

Шла служба. Несколько крестьянок в черной одежде молились у простого алтаря, да в боковом приделе крестили двух младенцев.

Литургия была строгой – суровый дух первохристианства пребывал в ней. Меня глубоко взволновала молитва «Сурб, сурб» (свят, свят Господь). Она исполнялась в первозданном виде, было слышно, что к ней не прикасались руки «новых» авторов.

Я вышел из храма, унося в сердце чувство Господа, и толпа за его стенами поразила меня каким-то непереносимым контрастом: она была из другой жизни.

Послышались восклицания: «Католикос! Католикос идет!» В толпе очень быстро образовался проход от резиденции католикоса к храму. Католикос шел по нему, приветствуя людей легкими наклонами головы. Когда он оказался в нескольких шагах от места, где я стоял, один из впереди стоящих, русский, единственный, вышел на середину прохода и сложил руки, прося благословения.

Я увидел на лице католикоса искреннее удивление. Благословив, он двинулся далее и вошел в храм. Гуляние возобновилось.

Мягко пригревало весеннее солнце. Все выглядели счастливыми и благополучными.

Господь велел прощать!

Отец Всеволод Дмитриевич Шпиллер отлучил меня от своего прихода за развод.

Лет через десять регентша его церковного хора захотела исполнить во время литургии мои духовные песнопения. Я приехал в Вешняковскую церковь в воскресенье к концу службы. Когда отдавал ей ноты, она сказала:

– Вообще-то, Николай Николаевич, репертуар нашего хора утверждает настоятель храма. Как к вам относится отец Всеволод?

– А это вы сейчас увидите.

Я встал в очередь к кресту, а регентша забежала за спину отца Всеволода, чтобы наблюдать.

Последним, приложившись к распятию, я смиренно попросил:

– Благословите, отче!

Ни одна жилка не дрогнула на лице отца Всеволода. Он как будто меня не узнал. Однако ответил:

– Бог благословит!

Регентша выскочила из-за его спины с расширенными от удивления глазами:

– Вот это да-а-а!.. Такого я еще не видела! Не благословил!!

Легенда

В 73-м уезжал Александр Штромас.

Если вы спросите у множества людей, его знавших, о том, «кто этой такой?», вам ответят: «Это мой близкий друг!..» И они будут совершенно искренни, а главное, совершенно правы – я с полной ответственностью могу сказать, что аналога этому человеку в мире не существует.