Тень

Настоящие выдувальщики и шлифовщики даже приветствуют друг друга по-особому, с чувством собственного достоинства и взаимным уважением, такого уважения не дождется от них ни начальство, ни малоквалифицированные рабочие. Видно, потому, что и те и другие могут при случае найти себе работу в другом месте, а выдувальщики и шлифовщики со стекольным заводом как бы повенчаны - это очень старые, весьма редкие и, можно сказать, отмирающие профессии. Если кто-нибудь из них и уходит со "стеколки", то это значит почти наверняка, что он вообще расстается с этой отраслью промышленности: ведь подобных предприятий в Латвии раз-два и обчелся.

Они не могут обойтись без "Варавиксне", и "Варавиксне", в свою очередь, не может обойтись без них. Они это отлично понимают и потому к работе относятся серьезно - среди этих "аристократов" нарушений дисциплины не бывает. Точно так же нет среди них подлиз и подхалимов, явных или тайных, здесь все, что думают, говорят в глаза, это не всегда приятно руководству, однако в завком выбирают самых достойных, иногда и по второму, и по третьему разу.

Йост не возражал, когда Эрика поначалу снабдили брезентовыми рукавицами и тачкой подсобника, не исключено даже, что это была его идея, которую он сам и подкинул сменному мастеру. Обойти завод и познакомиться с ним можно, разумеется, и за полчаса, но от такой экскурсии невелика польза. Что с того, что новичок увидит погруженный в полумрак, прокоптившийся насквозь стеклодувный цех, огромный, как самолетный ангар, с большими, в частых переплетах окнами, сквозь которые свет едва сочится, так как они становятся маслянисто-грязными уже на другой день после мытья. Увидеть этот цех мало, его надо ощутить, коль уж решил здесь работать. И надо впитать в себя запахи кислот в травильне, песочную пыль пескоструйки и мокрядь алмазного участка. С заводом сперва надо сжиться и лишь потом искать себе на нем постоянное место. А кто приходит сюда экскурсантом, тот экскурсантом и уйдет.

Теперь парню приходилось вставать ранехонько: видя, как сына одолевает сон, мать его жалела, но опаздывать было нельзя - за стенкой жил Йост, на работу они уходили вместе. Бутерброды, аккуратно завернутые в пергаментную бумагу, клали в потертый портфельчик шлифовщика.

Заботливо приготовленные матерью бутерброды с колбасой, утренний гомон у проходной, личный шкафчик в раздевалке, как у всех, и вверенные транспортные средства возвышали парня в собственных глазах. Хотя в первые недели он падал от усталости и во всем теле не было мышцы, которая не давала бы о себе знать, а по утрам суставы не гнулись, все же он не хныкал. Может, и не сдюжил бы, может, и сломался, работай вокруг здоровенные мужики, но он имел дело с женщинами. И в теле, донельзя усталом, рождался новый прилив энергии, когда его окликали: "Эй, мужик!" Особенно если оклик доносился с верстака, у подножия которого стояла железная бочка, понемногу она наполнялась бракованными изделиями и боем стекла. Эрикова тачка была приспособлена для перевозки таких бочек. Надо было одной рукой подать бочку вперед, другой подкатить под нее тачку и тут резко толкнуть пузатую на себя, чтобы она сама плюхнулась на повозку. Где взять мальчишке силы для такого фокуса? На какую-нибудь десятую долю секунды опоздаешь рвануть на себя бочку, упустишь момент неустойчивого равновесия - и начинай все сначала. И так раза три, а то и четыре. А подсобить никто тебе не может, у каждого своя работа.

Уже потом, несколько лет спустя, Эрик узнал, что работницы боялись, что пацан не выдержит, а мастер беспомощно разводил руками: кем прикажете заменить? Пожаловались Йосту, но тот остался при своем мнении: боксеров, мол, закаляют в бою; разве что в обеденный перерыв, после еды, заставлял Эрика прилечь на кипы упаковочной стружки и задрать ноги.