Ощущение реальности вернулось к ней, но ошеломило ничуть не меньше, чем если бы на нее, спящую, вылили ушат холодной воды. Воспоминание о беседке ушло; она была здесь, в доме своего мужа, господина Маргрейва, и, как она только что заметила, в свадебном платье, которое после долгой дороги было уже не белым, а почти черным. А может, оно всегда было черным; во всяком случае, она не помнила. Ужас нынешнего положения постепенно охватывал ее, пока она не почувствовала, что близка к обмороку. Она, должно быть, сошла с ума, когда уступила матери, – уж лучше бы сама наглоталась таблеток и покончила с такой жизнью. Розалинда испуганно огляделась по сторонам. Двор был со всех сторон окружен высокой стеной, которая к тому же была совершенно гладкой, и взобраться на нее вряд ли удалось бы. Трехэтажный дом словно нависал над ней, и его стены тоже не предлагали никаких крюков и выступов, по которым можно было бы забраться на стену. А между тем за ней в любой момент могли появиться слуги; да и сам господин Маргрейв мог пожаловать. Небо опускалось все ниже, и день быстро клонился к вечеру.
И тут она заметила, что ставни на всех окнах затворены, в то время как входная дверь слегка приоткрыта. И все равно никто не выходил; ни звука не доносилось из глубины дома, который казался безжизненным и заброшенным. Заходить в него одной ей, мягко говоря, не хотелось; казалось, она умрет от страха прямо на пороге; но, как показал очередной осмотр двора, укрыться было негде, а пытаться перелезть через стену бесполезно. Может, стоило прижаться к стене возле ворот и, дождавшись, когда они откроются с приездом господина Маргрейва, незаметно выскочить? Нет, кучер наверняка заметит ее, и убежать от Маргрейва не удастся. Дрожа всем телом, она тихонько подкралась к крыльцу и, не давая себе времени на раздумья, толкнула тяжелую деревянную дверь.