Тень берсерка

— Эту телку специально от картины отвел, — делюсь с Дюком страшной коммерческой тайной. — В общем, кроме неизвестных голландцев кисти Антоновского, ничего в продажу не пускай. Ну и новоделы, естественно. Двадцатый век, тоже смотри, он наш основной козырь. Через несколько лет продадим, денег будет — сейчас даже тебе трудно представить сколько.

— Так ведь нужно ждать.

— Нужно. Считай, бабки заморожены под хорошую процентовку. Значит, придется тебе вместо того, чтобы изредка слизывать пенку, работать не на витрину, а на склад.

— Почему ты так решил? — не понял доктор искусствоведения.

— Через несколько лет наступит двадцать первый век. О девятнадцатом давай помолчим, но цены на работы прошлого, то есть двадцатого столетия, сразу прыгнут, как минимум, вдвое. Все уже было в этом мире, Дюк. Нужно уметь делать выводы. Ты меня понял, ваше преосвященство?

— Понял, — односложно ответил весьма довольный доктор наук, несмотря на обращение, которое еще недавно казалось ему вызывающим.

ГЛАВА ПЯТАЯ

В моем кабинете Бойко вел себя почти как в салоне Дюка. Только вместо живописной головы на стене тщательно изучал дешевую китайскую пластмассовую подставку для карандашей на письменном столе. Руководитель пресс-группы усиленно исполнял вид: этот процесс гораздо важнее вероятных санкций руководства из-за прохладного отношения к прямым обязанностям.

— Давно ты меня не радовал, Игорек, — пытаюсь отвлечь Бойко от тайных мыслей о неминуемости наказания.

— Разве последняя закупка была неудачной? — одной фразой поднимает свой рейтинг мой подчиненный.

— Кто бы спорил, однако я ожидал большего. По-настоящему ценных работ не так уж много.

— Да? Ну, извини, ты, наверное, на Рембрандта рассчитывал, Врубель уже мало устраивает, — наконец-то пришел в свое обычное состояние Игорь.

— Подумаешь, Рембрандт, тоже еще событие, — услужливо щелкаю «Ронсоном», чтобы Бойко наконец-то решился прикурить мальборину, свисающую с нижней губы. — Я-то надеялся, вы привезете хоть одно по-настоящему ценное полотно. А на деле? Какая-то сахарница, серебряная, правда, но работы почти неизвестного Масленникова, историческое полотно Галле... Вихельмсон с его живописными заскоками по поводу «рыбных дней». Ты хоть помнишь о «рыбных днях»? Золотые времена, ты тогда в газете пахал, под обкомовским игом. Но сейчас другие времена. Не желаешь вернуться к прежней деятельности в ту же газету? Она теперь выходит под эгидой облисполкома, куда направился обком почти в полном составе.

— Можно подумать, ты этого хочешь. Я, конечно, слегка задержался. Однако это не означает, что ты можешь разговаривать со мной как с мальчиком. Если сейчас скажешь, что я нуждаюсь в тебе больше, чем ты во мне, то позволь этому не поверить. Интересно, чем тебя разочаровала последняя закупка?

— Только тем, что среди работ не было самого знаменитого шедевра мировой живописи, принадлежащего кисти мадам Грундиг, — «Манифеста Коммунистической партии», — самым достойным образом отвечаю на вопрос Бойко. — Скажи, Игорь, откуда взялся портрет бородатого купчика? Даже в шутку не допускаю мысли, что он просквозил в салон мимо фирмы...

— Выходит, ко мне по-прежнему полное доверие, — криво усмехнулся Бойко. — Спасибо, родной, век не забуду.

— Ты кончай выступать, а то я докажу тебе делом, кто в ком больше нуждается, — весьма спокойно замечаю в ответ уже на явное проявление наглости. — Говори, что случилось?

— Ты в прошлый раз приказал нам работать с Рябовым? Вот мы и заработали. Твой цербер такой щедрый, дальше некуда... Этот портрет из моего собрания.

— Понял, Игорь. Значит, со мной тебе работать приятнее?

— Несмотря на твой ангельский характер, — выпалил Игорь, сосредоточенно уставился в стенку над моим плечом и ожесточенно затянулся.

Да, с Рябовым он точно переработался. Фраза о моем ангельском характере из Сережкиного лексикона. Только вот, вкалывая с Рябовым, Игорь рассчитывал на вознаграждение в моем стиле. И ошибся. А потом решил меня слегка повоспитывать, когда, вместо того, чтобы явиться на вызов, стал активно крутиться в салоне из-за хронического безденежья. Ничего, сейчас я тебя подлечу надежнее любого доктора, в том числе искусствоведения.

— А чего бы ты хотел, Игорек? Рябов не привык по достоинству оценивать работу интеллектуалов, он все больше со своими спиногрызами крутится, им платит. Конечно, после случившегося я не могу не учесть в следующий раз потери твоей команды из-за некомпетентности коммерческого директора.

После этих слов Бойко мгновенно перестал интересоваться состоянием стен в офисе, погасил сигарету и сосредоточился до такой степени, словно проблемы фирмы волнуют его куда острее, чем грозящий из-за горения на ее благо инсульт. Теперь, уверен, он будет носом землю рыть, лишь бы справиться с очередной высокооплачиваемой задачей как можно лучше. Вот что значит для меня пресловутый человеческий фактор. Дай человеку денег, они лучше любых призывов надавят на его совесть.

— Что нужно делать? — передо мной уже сидело само внимание, облаченное в безукоризненный английский костюм-тройку.