Тень без имени

Все три наследника, указанные в завещании, обменялись более или менее правдоподобными жестами удивления. Ни к чему было отрицать то, что некоторое время назад Блок-Чижевски разослал документ, который, по крайней мере в том, что получил я вместе с последними указаниями относительно шахматной партии, напоминал записи, сделанные по-польски для учебника шахматной игры. В тот момент я не мог с полной уверенностью утверждать, что у Коссини и Фрестера также были подобные рукописи, хотя обстоятельства, в которых мы находились, и резкие слова Богарта, казалось, доказывали это.

— Но это не более чем учебник шахматной игры… — поторопился я заявить до того, как мои товарищи могли совершить глупость, отрицая столь очевидную правду. На что Богарт, почти с сочувствием посмотрев на меня, отреагировал следующими словами:

— Это криптограмма, уважаемый. У нас имеются серьезные мотивы полагать, что в этом так называемом учебнике содержатся неопровержимые доказательства, которые позволят отправить на виселицу генерала Адольфа Эйхмана, которого мы арестовали в Буэнос-Айресе несколько недель назад.

Богарт сказал это так, будто бы сейчас он сам выпрашивал милости у невидимого судьи, со сладостью, настолько контрастировавшей с его первоначальным тоном, что в нас осталось еще меньше уверенности в намерениях говорившего. Действительно, доводы Богарта в определенной степени были убедительными. К тому же в сложившейся ситуации казалось естественным обменять связку пожелтевших листков на денежную сумму, которой хватило бы для того, чтобы существенно изменить наши жизни и при этом поспособствовать свершению правосудия над военным преступником. Однако унижение, испытанное каждым из нас в начале разговора, навязанного нам человеком, законность действий которого была сомнительна, должно было несколько видоизменить шкалу ценностей для каждого из нас. Последний доверительный поступок барона Блок-Чижевски, который продолжал казаться нам неспособным совершить даже малейшую ошибку, наполнил нас уверенным осознанием своего собственного достоинства и вызвал недоверие к словам Богарта. Казалось, старик скрупулезно отобрал нас для того, чтобы как можно лучше, именно благодаря нашим постоянным сменам имен, сохранить от слишком очевидных и подозрительных посягательств тайну, отравлявшую всю его жизнь.

Богарт должен был заметить, что его допрос споткнулся о препятствие и зашел в тупик, что было следствием недооценки им наших сил. Он моментально изменил тактику и воздержался от вопроса, согласны ли мы на передачу бумаг. Он заявил, что предложение остается в силе, а его можно найти в отделении полиции, где он всегда к нашим услугам. Он будто бы ждал, что мы откликнемся на зов совести честных людей, которые, не имея за это другого вознаграждения, кроме морального, передадут в руки израильского правосудия то, в чем оно нуждается, чтобы заставить заговорить о себе на всей нашей многострадальной планете.

Едва Богарт оставил нас одних, как Коссини приблизился к окну кабинета и на несколько секунд задумался. Наконец на его лице наметилась улыбка человека, который что-то вспомнил, и он произнес:

— Если этот человек действительно является защитником человечества, то я — Рембрандт, который должен увековечить его облик. Верить в его добрые намерения было бы столь же глупо, как и категорически утверждать, что Голядкин, не имеющий правой руки, смог самостоятельно пустить себе пулю именно в правый висок.

Он проговорил это из того удаленного далека, куда уводила его необыкновенная интуиция, касающаяся истинной природы людей и опасных путей Провидения. Ни Фрестер, ни я не позаботились тогда о том, чтобы выведать у него причины подобного заключения. В его словах сквозила непререкаемая авторитетность того, кому слишком хорошо известно, как стоит вести себя при столкновении с изнанкой судьбы. Было полезно прислушаться к его загадочным утверждениям, потому что именно они создавали ощущение безопасной бухты среди самой штормовой из ночей.

По прошествии пары часов художник позвонил в мой гостиничный номер и сообщил, что, по его мнению, Фрестер вот-вот уступит предложению ложного Хэмфри Богарта. На этот раз интуиция художника показалась мне просто исключительной, и я спросил его о причине подобного хода мыслей, касающихся обстоятельств, которые, как мне казалось, породнили нас.

— Не беспокойтесь, — ответил Коссини, — я смогу распознать дьявола, если увижу его.

Затем он повесил трубку, как бы предпочитая дать мне немного времени для того, чтобы обдумать сказанное.