Тень быка

— Не надо так думать. Убеждай себя, что будешь великолепен. Знаешь, ведь не только весь Арканхело, а вся Андалузия, даже вся Испания ждет, когда родится тореро…

— Но почему это я? — слова вырвались прежде, чем он сам осознал их. И вдруг ему захотелось открыть Хуану всё, кроме разве что своих страхов. — Почему не ты?

— Потому что твой отец…

— Хуан Оливар? Ну хорошо, я его сын, но и только. Пойми ты, у Колумба тоже был сын, но никто же не ждал, что он откроет ещё одну Америку!

— Ну, нет, конечно, но…

— Им надо ждать тебя или кого-то вроде тебя. Талантливого, любящего корриду, кого-нибудь, кто спит и видит, как бы стать тореро.

— А ты? Ты что, не хочешь им быть?

Когда Хуан об этом спросил, Маноло пришло в голову нечто совершенно замечательное.

— Ой, Хуан! Я знаю, что надо делать. С моим быком будешь сражаться ты!

— Что?!

— Нет, подожди. Это только честно; сражаться должен ты, а не я. Там соберутся богачи, они смогут тебе помочь…

— Но…

— Ну пожалуйста! Просто твоему отцу не везло, — а иначе, может, это он был бы самым лучшим. А теперь ты… я же тебя видел, у тебя очень хорошо выходит! У тебя всё есть, только ты не можешь показать, кто ты. А тут вдруг будет и это, понимаешь?

— Полная чушь. Это твоя тьента и бык твой.

— Кто это решил? Покажи им великого тореро, и плевать им будет, как его зовут!

— Вот тут-то ты и неправ. Он должен быть Оливаром.

— Да ладно тебе, Хуан. Дай я поговорю с графом. Уж как-нибудь я сумею его убедить. Мне-то что в том, чтоб сразиться с этим быком? Честное слово, я бы в миллион раз больше хотел, чтоб ты мог попробовать.

— Я бы никогда не принял такую жертву, — Хуан положил руки на плечи Маноло. — Твоего права прожить жизнь как тореро ты мне не отдашь. Ты, должно быть, ещё не знаешь, как бывает, когда тобой восхищаются. Я хочу стать героем, стать очень знаменитым матадором. Я хочу всего, что с этим связано, — тяжёлого труда и денег, хороших быков и плохих, хороших дней и плохих, машин и костюмов света, аплодисментов и шиканья. Но время сейчас не моё. Наступает твой час. Мой тоже придёт, я знаю. Я совершенно в этом уверен. Но эта тьента — твоя, потому что ты — сын Хуана Оливара. А ещё ты теперь мой лучший друг, — серьёзность его испарилась, и он снова улыбнулся. — Ты предложил мне такое, что только самый лучший друг и мог бы предложить.

«Гордость ему не даёт согласиться», — подумал Маноло. И гордость же не позволяла ему самому настаивать. Он был уверен, что им не будут довольны, что он никогда не станет тем, чего от него ждут. Но сказать такое он не мог никому.

В этот вечер он гулял один вдоль Гвадалквивира. Он больше не мог ни учиться, ни думать о чём-то другом. Теперь его беспокоил уже не страх, а неверие в то, что он сможет сразиться с быком хотя бы на приемлемом уровне. Гуляя вдоль чёрной реки, он думал о том, что прочитал об отце. Получалось, что отец был одержим корридой и не хотел в жизни ничего, кроме как противостоять быку. Смог бы кто-нибудь, задумался Маноло, заставить отца стать кем-то, кем он не хотел быть? Но, возразил он самому себе, отца даже не интересовала fiesta brava, пока он не встал против первого быка. Почему же он столь успешно сражался в первый раз, а ты, Маноло, так уверен, что не сумеешь?

Ворота кладбища были закрыты, и все же при свете луны он разглядел памятник отцу. Он долго стоял, глядя на него и пытаясь найти ответ. Когда ему это удалось и он понял, что вся разница — в предсказании цыганки, холодок пробежал у него по спине.

Глава 13

В последний вечер он почти не ужинал, только немного поел, чтобы мама не волновалась. Она не упоминала о тьенте, сидела тихонько и ела, не глядя на него. Это ему нравилось, очень нравилось, что она не говорила о завтрашнем дне и на него не смотрела. Ещё ему нравилось, как она горда и спокойна. И вообще он просто знал, что у него замечательная мама.

— Пойдем погуляем, — предложил ей Маноло после ужина.

Она тут же поднялась к себе и вернулась с чёрной мантильей[14]. Её иссиня-чёрные волосы сделались ещё темнее, а лицо, бледное даже летом, было очень белым и очень красивым. Маноло был горд идти с ней рядом. Они пошли к реке, а потом повернули направо, спиной к кладбищу.

— Расскажи мне про отца, — попросил он.

Некоторое время она молчала.

— Очень усталый он был человек, — она говорила с сильным андалузским акцентом. — Никогда не жаловался, но усталый был всегда в те последние два года. Слишком много от него требовали, всё больше и больше. И никто не был разочарован. Он отдавал и отдавал. Каждый раз предполагалось, что он будет лучше, чем в предыдущий. Оттого-то, что он стремился никого не разочаровать, он так и уставал. Очень часто в те два последних года я недоумевала, как же он может продолжать. Из города в город, от битвы к битве, когда почти не спит и не ест.