Тень друга. Ветер на перекрестке

Нам открывался большой индустриальный мир — взорванный и искореженный, но его сегодняшняя немота громко говорила о вчерашней жизни. Это было поразительной неожиданностью. Уж в чем, в чем, а в одном я был уверен твердо вместе с моими солдатами: Россия — страна предельно отсталая, она не идет ни в какое сравнение с Западом. Так лопались наши миражи.

Нам сказали: держать оружие в боевой готовности — на пути нашего движения действуют партизаны. Однажды все сгрудились возле вагонных окон. Под откосом громоздился почти целиком исковерканный железнодорожный состав вместе с локомотивом. То и дело перед нами снова восстанавливали путь. Русские посылали нам грозное предостережение.

Мы прибыли в Новогорловку. Приказ: «Выгружаться». Когда нас построили в пешеходную колонну, мы поняли, что Кавказ для нас уже не существует, иначе мы продолжали бы ехать в эшелоне до Ростова. А как же Эльбрус, море, пароходы, Африка? Где этот развлекательный круиз?

Я еще не был сломлен. В конце концов мы — солдаты, должны воевать. Но бывалые альпийцы сразу поняли: если не горы, то дело совсем плохо — их не учили действиям на равнине. Правда, альпенштоки впоследствии пригодились мародерам, чтобы сшибать головки курам и уткам в украинских деревнях.

Приказ есть приказ, мы двинулись в путь. В каждой нашей роте было 340 солдат и 90 мулов. Дивизионная колонна выглядела так: мулы шли один за другим по краю дороги, впритык к ним — солдаты, по двое в шеренге. Вся дивизия жалась к обочине, поскольку по шоссе неслись немецкие машины, обдавая нас пылью. Таким образом, наша колонна растянулась на десятки километров.

Знаете, на что все это было похоже? На передвижения войск в средневековые времена. Тогда рыцари, закованные в латы, на конях двигались среди толп босоногой пехоты. И вот теперь разноплеменная пехота — итальянцы, румыны, австрийцы и другие — шла, бежала за нацистами, этими сюзеренами войны, горделиво торчащими из люков танковых башен.

Жара, пыль, ветер и степи и стойкий слух: немецкий фронт прорван — мы должны заткнуть пробку.

Каждый день — пятьдесят километров перехода. Едим галеты, изредка консервы. Ветер, солнце и огромная степь. Крестьяне-альпийцы никогда не видели столько земли и никогда так не проклинали ее бесконечность. Они были нагружены не меньше, чем их мулы, непонятные здесь, на этих просторах. Все снаряжение дивизия несла на своих плечах.

А вокруг — необозримый океан спелой неубранной пшеницы, брошенные в степи тракторы и комбайны — наши земледельцы видели их раньше только на фотографиях.

Альпийцы выходили из колонн, бежали по несжатому полю, чтобы только потрогать эти машины.

А ведь им, да и мне тоже, говорили: «Россия — это как Абиссиния, даже еще более дикая. Вы дадите мужику безделушку — он вам сам отдаст корову». И вдруг эти тракторы — легкие и тяжелые, эти не виданные итальянским крестьянином комбайны с марками советских заводов.

Наверное, и советские танки сделаны не из картона, как наша обувь, и не из жести. Мы уже знали: их подкалиберные снаряды прошивают наши танки, как коробки с сардинами. Зато пробные стрельбы по трофейному советскому танку дали плачевный результат. Снаряды 47-миллиметровой итальянской пушки оставляли на броне вмятины — и только. Такие факты мы узнавали еще в пути, и они наводили нас на серьезные размышления. Да, Россия выглядит совсем не так, как о ней говорили.

Мы идем в неизвестное. Только пыль от шагающих сапог. Пыль из-под колес немецких грузовиков. Вечерами на привалах солдаты-односельчане не узнавали друг друга. Если мы проходили район угольных шахт, на наших лицах были черные маски пота и пыли. Если проходили бурую или красно-песчаную землю, лица становились мертвенно-серыми или ужасающе красными, и только измученные глаза солдат говорили мне: «Мы уже вымотаны, мы не ждем ничего хорошего». Наиболее опытные из них добавляли вслух: «Пока мы идем — значит, у нас еще есть время жить». Мы продолжали встречать промышленные сооружения: иные из них были разрушены, другие четкими силуэтами возвышались в степи. Глядя на эти переплетения конструкций, на эти бетонные колоссы, солдаты, и я вместо с ними, пронзительно ощущали: там, вдали, за линией горизонта, нас ждет нечто страшное. Русская сила но могла исчезнуть бесследно.

Мы проходили через опустевшие села — в них были только дети и старики. Женщины, видимо, прятались. Повсюду мы видели следы былого достатка. Опытный глаз и сквозь руины различал характер жизни на этих степных просторах.

Окраины сел и городов встречали нас крестами над немецкими и итальянскими могилами. В Ивановке мы увидели кладбище берсальеров, а в центре его большой крест. На его возглавии — солдатский шлем, а под ним — четкая надпись: «Самые быстрые преобразились в кресты».

Солдаты-берсальеры обычно двигались на велосипедах, а если способом пешего хождения, то не шагом, а бегом. Так в нашей армии решалась проблема темпов операций. Шлем берсальера был украшен петушиными перьями, и наши люди называли этот род войск весьма выразительно: «солдаты-курицы».