Тень друга. Ветер на перекрестке

Но скажем прямо: при всей огромной разнице между гатчинцами и суворовцами, для тех и других, за редчайшими исключениями, понятия «отечество» и «престол» были равнозначны. Этого забывать нельзя. Характерно, что прогрессивно мыслящим офицерам дорога в армии открывалась лишь в пору тяжелых испытаний, в годину отражения вражеского нашествия или угрозы национальным интересам России, когда она вела справедливые войны.

Передовая часть русского офицерства была непримирима к последователям плац-парадных идей, бездумным щеголям, затянутым в корсеты, искавшим славы не в бою, не среди солдат, а на дворцовых разводах или на паркете модных салонов.

Такие генералы, как Багратион, Кульнев, Неверовский, Раевский, Коновницын, Воронцов, достигали полной власти над солдатом без помощи зуботычин, палок и розог. Но они, увы, не принадлежали к большинству русского генералитета. Те из них, кто был постарше, пережили опалу.

Коновницын, например, при Павле попал в немилость, его уволили из армии. Почти десять лет он был оторван от войск, тосковал в далекой, глухой деревне. И лишь в 1808 году получил возможность вновь стать под знамена.

И это тот самый Коновницын, чья дивизия в июле 1812 года так самоотверженно исполнила роль живого заслона, задерживая превосходящие силы врага, чтобы дать время Багратиону подойти к Витебску. Кровавый день 26 июля — бой при Островне — покрыл Коновницына и его дивизию неувядаемой славой и сохранился навеки в военной истории.

Вот таких генералов и офицеров но жаловали в русской армии вплоть до Октябрьских дней. Гатчинцы не могли им простить демократического обихода, открытого характера, просвещенного понимания проблемы «начальник — подчиненный», а наипаче — человеческого обращения с подчиненными. Оно было решительно не в духе тогдашних армейских порядков. Только необычайная отвага, военные знания, распорядительность, опыт спасали людей, подобных Коновницыну, от новой отставки.

Острый резец войны глубоко запечатлел в сознании таких генералов и офицеров благодарность простому русскому человеку, мастеровому, крестьянину, одетому в военную форму. Отстояв Отечество и пройдя Европу освободителем, он теперь возвращался в Россию и должен был снова склонить шею под ярмо рабства. Горькая судьба российского солдата не давала покоя честным умам. «Теперь освобождение крестьян кажется мне весьма легким», — писал в дневнике будущий декабрист Николай Тургенев. В числе таких людей был и Батюшков.

История литературы хранит весьма правдоподобное сообщение Вяземского о стихотворении поэта, посвященном освобождению крестьян. Огорчительно — оно не сохранилось, не дошло до потомков. В передаче Вяземского стихи содержат обращение к царю в том смысле, что «после окончания славной войны, освободившей Европу, призван он провиденьем довершить славу свою и обессмертить свое царствование освобождением русского народа».

После реформы 1861 года, отмены крепостного права, на повестку дня русской общественной мысли выдвинулись проблемы дальнейшего обновления социальной жизни. С тех пор отношение к революционному процессу мы можем принять как фактор, определяющий характеристику русского офицерства. Оно оказалось верным стражем монархии, строя помещиков и капиталистов.

Офицеры командовали карательными отрядами, усмиряя крестьянские бунты в деревнях, расстреливая рабочих у Зимнего дворца и на Ленских приисках. Имена таких палачей, как полковник Риман, что убивал рабочих Красной Пресни, навсегда прокляты народом.

Только немногие в офицерской среде оказались способными выйти из круга монархических представлений. На разных этапах истории они оставались лишь горсткой отважных людей. Большинство пошло за двуглавым орлом самодержавия, но желая расставаться с дворянскими привилегиями и уж конечно не веря в организующую силу народа, в его способность к государственному творчеству.

Это отношение к народу было впоследствии красноречиво выражено в песне-марше корниловцев: «Дорогое нам мгновенье, когда в бой труба зовет. Нас, корниловцев, презренье черни не убьет!» А белогвардейцы-дроздовцы сформулировали кредо белого движения в своем зловещем марше: «У нас у всех одно желанье — скорой добраться до Москвы, увидеть вновь коронованье, спеть у Кремля «Аллаверды».

Каков глагол: «добраться» — он весь пропитан жаждой классовой мести и залит кровью рабочих и крестьян!

Возвращаясь к знаменитому «Наставлению господам офицерам в день сражения», мы можем сказать, что все оно было проникнуто духом борьбы за строжайшую воинскую дисциплину и вместе с тем призывало офицеров стать истинными воспитателями солдат, близкими и доступными им отцами-командирами.

Призыв этот не мог быть услышан большинством старой офицерской касты. Но, бесспорно, он получил отклик в среде людей, кому офицерские погоны но мешали задумываться над судьбой народной и желать человеческих отношений в армии.

Советская Армия, армия нового типа, из дореволюционного прошлого прежде всего взяла суворовский дух, отлично выраженный в этом Наставлении.