Тень Эдгара По

Хэтти вместе с теткой и другими членами семьи не пропускала ни одного слушания. Труды Питера на мое благо («После всего, что натворил молодой Кларк!») весьма настораживали Блумов, однако они прилежно являлись в суд «поддержать жениха нашей Хэтти». Подозреваю, впрочем, что была и вторая причина такого постоянства — Блумы жаждали лицезреть мой позор и финансовый крах. Нам с Хэтти в перерывах удавалось перекинуться словечком-другим, но не более. Всякий раз нас обнаруживало бдительное око тетки Блум и всякий раз изощренный мозг тетки Блум измышлял новый способ пресечь дальнейшие сношения.

Балтиморцы заждались моего откровения, и вот наконец грянул день. Я должен был предъявить доказательства того, что все мои поступки диктовались единственным желанием — объяснить каждое загадочное обстоятельство, приведшее к смерти Эдгара По. Публика ждала демонстрации мной проникновения в тайну, развенчания этой тайны, сведения ее к цепочке банальных, объяснимых, хотя и роковых обстоятельств. Объяснения являлись мне во сне. Я видел самого К.Огюста Дюпена — внешне очень похожего на Огюста Дюпона; слышал его голос, по пунктам разбирающий каждую подробность. Увы, при пробуждении я не мог воспроизвести ни одного вывода, не мог восстановить ни одного логического рассуждения; в голове толклись обрывочные, а то и взаимоисключающие, фрагменты версий и фраз. Охваченный ощущением безнадежности дела, раздосадованный несовершенством собственной памяти, я откидывался на подушку — тут-то и возникал перед мысленным взором Барон со своими твердыми, заслуживающими доверия, грешащими театральной эффектностью ответами; ответами, умело подогнанными под общественные вкусы и потому крайне убедительными.

О, сколько слов было в моем распоряжении — слов, способных сохранить для меня все, чем я так дорожил.

На меня были направлены взгляды той же категории, что встречали Барона в лекционном зале. Особые, исполненные алчности взгляды, намекающие на этакую сделку между лектором и слушателями, когда обе стороны как бы сговариваются взаимно канифолить самые низменные струны души. Многие из присутствовавших в зале суда жаждали послушать Барона. По всему городу было объявлено, что я раскрою причины смерти По. Пришли Нельсон По и Джон Бенсон — оба по разным причинам нуждались в ответах — любых ответах. Пришла Хэтти — ради нее, ради нашей будущей совместной жизни, ради нашего дома — «Глен-Элизы» — приготовился я погрузить губы в липкий мед Бароновой способности к убеждению. От меня всего-то и требовалось — рассказать историю.

Судья назвал мое имя, и я опустил взор в листки, исписанные моим почерком, перевел дух и начал:

— Ваша честь и господа присяжные заседатели, разрешите сообщить правду о смерти этого человека, а также о моей жизни; правду, доныне никому не известную. Что бы ни отняли у меня, эта история пребудет последним моим достоянием.

Вправе ли я утверждать, вслед за Бароном, что имеющее вид правды и есть правда? Почему бы и нет? В конце концов, я ведь адвокат. Это моя профессия, моя роль.

— В нашем городе есть люди, которые наверняка попытаются остановить мое повествование. Среди вас находятся те, что полагают меня преступником, лжецом, парией; хитрым, безжалостным убийцей. А я, ваша честь, зовусь Квентином Гобсоном Кларком, являюсь уроженцем Балтимора, адвокатом по профессии, а также любителем изящной словесности. Впрочем, история не обо мне. — Тут я уткнулся в листки и продолжал тихо, словно для себя одного: — Ибо предмет моей истории не я сам и не досужие домыслы, но человек, благодаря величию которого в истории останутся и наши с вами имена — даром что вы забыли его прежде, чем он был предан земле. Кто-то должен рассказать о нем. Нельзя бездействовать. Во всяком случае, лично я бездействовать не могу.

Рот мой оставался приоткрытым, но я не в силах был выдавить более ни слова. Я вдруг понял: Бароновой лекции имеется альтернатива. Я мог поведать историю провала. Историю о том, как нашел Дюпона, как привез его в Балтимор, как наемники Бонапартов охотились за ним и по ошибке умертвили Барона. Моя речь попала бы в газеты, вокруг Бонапартов разразился бы скандал, за Дюпоном возобновилась бы слежка — и на сей раз его, пожалуй, нашли бы в любом уголке мира и убили. Я мог завершить, сделать достоянием истории то, что начал.

Обеими руками вцепился я в малакку; две части ее подались в стороны, по пальцам побежала дрожь. И тут прогремел выстрел.

Казалось, стреляют прямо в зале суда. Поднялась паника. Кричали, что здание захвачено буйнопомешанным. Судья отправил секретаря разбираться, а всем присутствующим велел покинуть зал до выяснения обстоятельств и наведения порядка — на каковые действия оптимистично отвел сорок минут. Послышался гул голосов — любопытная публика выражала недовольство. Тогда за дело взялись два охранника.