Тень евнуха

– Голубоглазый выведен из строя. – Она произнесла это почти нехотя, как будто ее утомляло это детское недоверие. Все четверо окаменели, их мысли застыли, как будто у них кто-то умер, кто-то вроде отца. И ничего им не оставалось, кроме как глотать слюну и проклинать предателя, виновника всех напастей. Перпиньянка посмотрела на часы, глубоко вздохнула, погасила окурок в пепельнице и изрекла сквозь тающий клуб сигаретного дыма: – Пункт седьмой: сегодня вечером…

Они отправились туда поодиночке. Кролик и Франклин вместе поехали на Голубом трамвае[65], делая вид, что совершенно незнакомы. Один из них на всякий случай дождался следующего фуникулера. Курносый, всегда такой замкнутый и странноватый, вообще непонятно как туда добрался. А я, чтобы прогнать терзавший меня страх, решил пойти туда пешком, то есть самым революционным и неблагоразумным путем, потому что как, интересно, объяснить тот факт, что молодой человек решил подниматься на Тибидабо пешком в полном одиночестве. Но так или иначе, ровно в шесть вечера, когда солнце начинало покрываться нежным румянцем, приближаясь к столь уже близкому закату, мы, все четверо, стояли в очереди, чтобы подняться к сторожевой башне парка развлечений, представлявшего собой, при том холоде, весьма печальное зрелище. Стоявший при входе контролер, парень с шевелюрой кукурузного цвета, который непрерывно жевал жвачку с таким смаком, что у меня слюнки потекли, чуть было не отморозил себе нос. Он посмотрел на нас печальными глазами и проверил наши билеты. Надо признать, народу в очереди было немного, ведь если внизу холод только перехватывал дыхание, то наверху, в люльке колеса обозрения, он перехватывал даже мысли.

Все четверо в точности выполнили инструкции, которые дала Перпиньянка. Они и не поняли, как так случилось, что, когда они садились в люльку, вдруг появился пятый и сел вместе с нами, а юноша с кукурузными волосами закрыл дверцу и отправил нас в небо, не переставая жевать жвачку. Когда люди на земле основательно уменьшились в размере, этот пятый снял шапку, и мы увидели его лицо: это был сам Голубоглазый и ему было не до шуток.

– У меня голова кружится, – сказал я. – Я боюсь высоты.

– Тогда сядь в центр, нам нельзя терять время.

И там, на высоте, в присутствии единственного и бесполезного свидетеля, Христа с Распростертыми Объятиями[66], Голубоглазый рассказал нам, что время его киоска и связных прошло.

– А мы думали, тебя замели, – улыбнулся Франклин.

– Я же сказал: нельзя терять время. Вы избраны для того, чтобы свершилось правосудие. В память товарища Минго. – Тон его голоса был несколько пафосным. – Я сообщил в Центральный комитет, что для вас будет большой честью выполнить его поручение. – Он молча посмотрел на нас. – Неужели я ошибся?

Молчание, ух, страх, а меня чуть не рвет от жестокой качки.

– Мы уже десять лет ведем совместную борьбу. – Его голос раздавался издалека, казалось, он шел от Христа с Распростертыми Объятиями. – Партия хочет, чтобы мы были достойны товарищей-мучеников.

Мы все замолчали, как будто творя молитву за упокой души Шавьера Караса Эрнандеса, уход которого газеты сопроводили короткой заметкой с информацией о самоубийстве рабочего автомобильной фабрики СЕАТ, явно пребывавшего не в своем уме. И холодный ветер произнес: аминь, Минго, аминь.

– Вы должны действовать сообща: не важно, кто из вас нажмет на курок, и лучше всего никому и никогда об этом не рассказывать.

И Франклин, Кролик, Курносый и Симон в первый раз посмотрели друг на друга в новой роли скованных одной цепью страшной тайны. И все четверо улыбнулись, чтобы скрыть овладевавший ими бесконечный ужас. Франклин для храбрости задымил сигаретой «Румбо», а мне из глубин тошноты захотелось извергнуть каплю иронии:

– А это для чего?

– Он погубил нашу Партию, он погубил нашу жизнь, он предал правое дело и революцию… и убил Минго.

– Предатель хуже врага. – Это был голос Курносого, который временами увлекался теорией.

– К тому же легавые должны понять, что мы не шутки шутим.

– Вы что, хотите, чтобы об этом узнала полиция? – изумился я.

– Конечно. Пусть его найдут с пулей в затылке. Пусть они сами скрывают правду. Пусть говорят о самоубийстве, если пойдут на это. Только так мы сможем снова взять инициативу в свои руки. И никто никогда не докажет, кто именно его убил.

Люлька медленно двинулась вниз, как будто кукурузная голова со жвачкой почувствовал заключительные нотки в словах Голубоглазого. Ни один из пятерых, сидевших в люльке, не решился взглянуть на пейзаж той запуганной, развернутой спиной к морю Барселоны, в которой рождалось столько трагедий, в которой наших товарищей сажали за решетку, а предатель все еще свободно дышал. Не спеша Голубоглазый занял последние секунды пути словами: либо Солнцепек, либо Бык, либо Севилец. Один из трех. Без всякого сомнения. Кого первым выпустят из каталажки, тот и ваш.

– Но мы должны быть полностью уверены.