Тень гоблина

— Людмила Даниловна, да не заводитесь вы, что, не видите, он уже после второй рюмочки на своего любимого конька присел, — как ни странно, поддержала свою всегдашнюю оппонентку Мария Михайловна Варковская, доставшаяся Скурашу по наследству пенсионных лет секретарша, дама, что называется, приятная во всех отношениях. Первый порыв сменить ее на более молодого и покладистого сотрудника был придушен Малютой в самом его зачатке, и он до сих пор не мог надивиться своей прозорливости. Мария Михайловна оказалась незаменимым и наипреданнейшим человеком.

— И отчего же это вы все сегодня на меня нападаете? Малюта Максимович, голубчик, может, еще по махонькой нальем этим фуриям, а то ведь раздерут они меня…

— Да нет никаких проблем. Давайте по маленькой, только я бы попросил вас продолжить тему о пустопорожнем времяпровождении нашего чиновничества…

— Ох, и зря вы его об этом просите, — разливая на правах младшей коньяк, игривым тоном предупредила Борисенко. К слову сказать, работала она в аппарате вместе со своим мужем Геннадием, которого нещадно ревновала ко всякой мелькнувшей в коридоре юбке и, надо признаться, Геннадий действительно постоянно подавал к этому поводы. Во всем остальном это был прекрасный сотрудник: умный, молчаливый человек двухметрового роста и недюжинной физической силы, к тому же прекрасный аналитик и стилист.

Выпили третий, традиционный для здешних мест, тост за присутствующих здесь дам.

— Малюта Максимович, — зажевав коньяк крохотным кусочком лимона, вкрадчиво принялся развивать прерванную мысль Третьяковский, — вы ведь знаете, что я во время избирательной компании искренне поддерживал Беззубова и активно работал против Плавского? — бросил он первый пробный шар. Не дождавшись реакции Скураша и проигнорировав недоуменные взгляды остальных участников застолья, Потап Филимонович продолжил: — Да и сейчас я к вашему кумиру особыми симпатиями не пылаю. И вовсе не оттого, что он избрался благодаря поддержке откровенных бандитов, и вовсе не оттого, что край наш для него — всего лишь трамплин для прыжка в Москву, нелюбовь моя иного свойства, она, если хотите, местечковая: чужой он нам, нашему сибирскому миру, укладу. Сибирь, она ведь испокон веков отдельным континентом для России была, со своей честью, гордостью, укладом, со своим менталитетом, своей воровитостью и стыдом, да и со своим пониманием власти и чиновничества. Мы ведь в прошлом из-за Камня — так, кстати, ранее Урал именовали — и русского-то русским не признавали и требовали от него подтверждения своей русскости. Даже при большевиках и то с нашими традициями и былями считаться изволили, а ныне полный беспредел. Валит сюда всяк, кому не лень, гребет все под метелку, пользуясь нашей беспросветной нищетой, а нам только руками приходиться разводить, да обиду вместе с соплями на кулак наматывать. Я вот себе того простить не могу, как это я купился на посулы сановного алкоголика. Ведь изначально видно было, что врет беспробудно, а душа, истомленная темницей большевизма, просила надежды на свет и свободу, вот и поверили. И таких, как я, миллионы, между прочим. Легковерен, однако, интеллигент, и, заметьте, таким он был всегда, сколько б его не гноили и не резали.

— Извините, Потап Филимонович, — воспользовался короткой заминкой оратора Малюта, — интересная у вас философия выходит: Плавского не любите, хотя его не знаете ни как человека, ни как руководителя; Беззубова, который без зазрения совести за копейки распродал ваш — заметьте, ваш край — местным и пришлым бандитам, вы поддерживаете и при этом требуете какой-то местечковости в назначении или избрании руководителей губернии!

— Все так, да и не так, — хитро улыбнулся Третьяковский, который, похоже, и ожидал такой реакции собеседника. — Продал, говорите, край бандитам? Ну и что вам на это ответить?

— Правду и ответьте, — выпалила, как отрезала, Борисенко, наполняя янтарной жидкостью разношерстную посуду, за неимением бокалов, используемую коллективом в подобных случаях, — только уж не виляйте, все, как есть, и скажите. А насчет идейной преданности Беззубову, так это детский лепет. Я так, по-простому, по-женски скажу: идейность — это комсомольские сопли юности, а мы просто отрабатывали свой номер, чтобы на месте небедном остаться. И это еще чудо, что нас до сих пор не выперли, хотя мы-то как раз и есть тот самый пресловутый московский административный ресурс. Танина дала команду, вот мы Плавского и крыли по всем мастям. Да что вам, Малюта Максимович, говорить, вы сами в таких делах дока, насколько я понимаю, диссидентов в наместники не ставят.

— А с чего вы решили, что я диссидент, и, главное, откуда такая уверенность в моей привязанности к Плавскому?..

— Так ведь народ говорит… и биография… — смутилась женщина. — И служили вы вместе, и в Совете нацстабильности…

— Ну, допустим, служить я с ним никогда не служил. В Совете, может, с ним, а, может, и при нем был… Так что говорить могут много, а правду знают единицы…