Тень гоблина

— Люди пьют. Это один из самых больших естественных источников воды на этом берегу Каспия. Вода по трубопроводу спускается далеко вниз, почти до самого города. Трубы старинные, из плотного камня, так что вода особенно не нагревается и не теряет своего особого вкуса. А если вы хотите искупаться, то надо обойти Аржан-Су слева, там небольшой водопад и «овечьи ванны».

Натягивать комбинезон на липкое тело было неохота, поэтому, постучав на всякий случай ботинками о камень и убедившись, что их за время короткого разговора с незнакомкой не облюбовали под жилье шустрые скорпионы или еще как-нибудь пустынная нечисть, он обулся и поспешил в указанном направлении.

Так в его жизнь вошла Гуля, гордое и чуткое создание, чье тело источало запах сушеного миндаля, а ладошки аромат спелого граната.

А потом был год сумасшедших писем. Эти письма в большой, перевязанной шпагатом, коробке до сих пор хранятся у него где-то на антресолях. Ну а дальше, дальше было падение в бездну — ее молчание, его бесконечные звонки, незнакомая речь, наконец в трубке хриплый голос ее отца: «Не звони сюда больше, слышишь… Не уберег я твою невесту, офицер… Нет больше Гули, убили Гулю…»

— Эй, дружище, мы приехали! Да ты спишь что ли? — С обидой тряс его Амирян. — Я ему тут соловьем заливаюсь, а он спит, как тарбаган!

— Прости, Геворк, прости, брат! Что-то на меня нахлынуло, такое чувство, будто вчера все было…

— Да нет, это ты уж меня прости, я и забыл совсем. Прости. Давай так, ты пока отдыхай, можешь по городу побродить, к вечеру все с тобой прояснится. Я на связи. Только не пей больше. Вызвать могут в любую минуту. И никаких крамольных комментариев на тему того, что видишь и слышишь, — перейдя на шепот, продолжил Геворк, — не только вслух, но даже и мыслить о подобном не вздумай. Ни на минуту не забывай — ты в очень свободной стране. Ну, вроде, все.

Высочайшая аудиенция была назначена через два дня. В городе стояла ужасная жара, и все это время Скураш промаялся в номере, к счастью оказавшемся вполне приличным, со всеми удобствами, а главное, оснащенным кондиционером. Утром Малюта тщательно побрился, позавтракал и, облачившись в костюм, придирчиво осмотрел себя в зеркале.

Дворец отца всех туркмен, построенный французами, вздымался причудливой громадой на пустынной площади, обнесенной высоким ажурным забором, за которым не было видно ни деревца ни человека. Внимательно изучив Малютин паспорт, привратник сделал звонок, после чего запор щелкнул, и кованая створка отползла влево.

— Проходите! — возвестил металлический голос из скрытого динамика.

Малюта сделал три шага внутрь запретного круга.

— Остановитесь и ждите. За вами придут, — приказал голос.

«Любопытные порядки! — подумал Скураш.

Ждать пришлось довольно долго. Солнце было почти в зените и, не взирая на раннюю весну, здорово припекало. Малюта решил снять куртку, струйки пота уже противно струились по позвоночнику.

— Без предварительного осмотра верхнюю одежду снимать запрещено, — пролязгало железное говорило.

Памятуя наставление друга о том, что с охраной пререкаться себе дороже, он принялся внимательно рассматривать затейливую ковку решеток, изящество которых превосходило и питерские и парижские аналоги. На его счастье, по дорожке к КПП уже неспешно двигался какой-то человек. Снова заглянув в документы и убедившись, что перед ним находится именно он, Скураш Малюта Максимович, прибывший наконец предложил взмокшему посетителю проследовать во дворец. После того, как Малюта разделся в гардеробе, его осмотрели с помощью рамки, затем тщательно обыскали и изъяли всё металлическое: ключи, телефон, часы, и даже блокнот с авторучкой.

— Блокнот и ручка мне могут понадобиться, наверняка придется что-то записывать, — начал было Скураш.

— У вас будет такая возможность, — последовал лаконичный ответ.

Далее его повел другой поводырь, как две капли похожий на прежнего. Система движения осталась той же — Малюта впереди, а чуть сзади сопровождающий, отдающий команды: «Поднимаемся по лестнице!», «Поворачиваем налево!», «Стоим!»

Наконец, они добрались до огромной комнаты, которая настолько поражала своей роскошью, что приемной ее назвать можно было весьма условно.