Тень и источник

– Вы уверены? – едко сказал гэбэшник, держа перед собой папку. – Мы к этому ещё вернёмся... Вот другое о вас. Был разговор о выселении во время войны отдельных народов, о том, что решением партии они были возвращены. Вы заявили: то, что не дали вернуться крымским татарам и поволжским немцам, доказывает неискренность политики партии, с деспотизмом порвано не было.

Моментально вспомнилось: он на голоса заглянул в отдел культуры. Заведующий Мигулин пил чай и читал машинописный текст, Раль, Куличов и человек, незнакомый Слотову, – видимо, внештатник – слушали внештатника Бутейко. Тот провёл отпуск в Крыму, принёс путевые заметки. Ему захотелось сказать, чего он не написал, но что посетило его при осмотре домов-музеев Грина и Чехова:

– Музеи были открыты на русской земле, они – неотторжимая принадлежность России, и мне странно осознавать, что это стало Украиной...

– Крыму не хватает своей воды, – сказал Раль, – воду качают с Украины. Ну, Хрущёв и передал его ей.

Слова восприняли как шутку, поулыбались. Куличов заметил: Хрущёва есть за что высмеять, но нельзя забывать и его добрых дел. Он осудил сталинский террор, реабилитировал миллионы жертв, дал людям свободно вздохнуть. Выселенные народы вернулись на родину.

Слотов помнил передачу одного из зарубежных голосов: Хрущёв пролил свет на часть преступлений Сталина, поскольку выражал интересы партийной верхушки, она желала навсегда обезопасить себя от того, что совершал Сталин, расправлявшийся с деятелями любого ранга. Любитель поразмышлять, Слотов гордился тем, до чего дошёл своим умом: реабилитация жертв, прощение наказанных народов понадобились партийным верхам, чтобы прикрыть заботу о собственной неприкосновенности показным человеколюбием. Демонстрация честности должна была произвести и произвела впечатление и на страну, и на весь мир.

Он удержался от того, чтобы изложить всё это, но, однако ж, к словам Куличова о Хрущёве присовокупил:

– А искренности у него не было. Принцип коллективной вины остался, с последствиями деспотизма не покончили. Крымские татары и немцы Поволжья в родные края не возвратились.

Теперь ёжась под взглядом гэбэшника, Слотов сказал, что говорил не о партии, а конкретно о Хрущёве, которого, как известно, партия сняла с поста.

Работник КГБ смотрел с недобрым интересом.

– Но вам не нравится, что немцам и татарам не разрешено вернуться! Что вы об этом вопросе знаете? От кого? Бросаетесь словом «деспотизм».

Слотов чувствовал, что самое лучшее – не скрывать страха, – и сидел обмякнув, потупившись.

– Привести ещё ваши антисоветские высказывания? – проговорил гэбэшник зловеще. – Мы провели работу и знаем о вас достаточно, – он поглядел в папку. – Рассказываете анекдот про БАМ...

Слотов не сразу вспомнил всех студентов, которые слышали от него не анекдот, а двусмысленную загадку: на «б» начинается, мягким знаком кончается, в мужиках нуждается. Подразумевалась Байкало-Амурская магистраль.

Он постарался гримасой горечи выразить раскаяние. Работник КГБ назвал фамилию Леонида.

– Что вас с ним связывает?

– Случайно познакомились, – пробормотал Слотов сокрушённо.

– Вы же понимаете, что означает его отъезд, – сказал мужчина с папкой. – Родина, за которую миллионы людей положили жизнь, вырастила его, дала ему высшее образование, а как он отплатил? Это вам и нравится!

Вячеслав ощутил на лице испарину.

– Нет... не надо так понимать... – он чувствовал всю неубедительность произносимого. – Это же не преступление... – добавил в отчаянии о приятельстве с Леонидом.

– Родина, – отчеканил сотрудник КГБ, – тратит народные средства, чтобы иметь достойных, преданных советской власти специалистов! Мы направим отношение в партийные органы, там увидят, что ваш моральный облик несовместим с пребыванием в стенах советского вуза.

Всё время ждавший этого удара Слотов замер. Миг – и безудержно хлынут слёзы. В кого обращают его – человека, осознающего себя творческим интеллигентом и никем иным! У него никогда не будет диплома, его публикации больше не появятся в газетах. Оборвутся знакомства. Выпавшему из своей среды, ему оставляют бытие среди людей, на каких он нагляделся, подрабатывая грузчиком... Он прижал руку к дрожащей нижней губе.

– Стыдно? – хлёстко бросил гэбэшник.

Слотов в ознобе дикой тоски склонил голову:

– Не могу себе простить...

– Пусть вам будет стыднее! – произнёс гэбэшник так, будто годился студенту в отцы, тогда как был старше лет на десять. – А чтобы мы видели, что вам действительно стыдно, напишите честное подробное объяснение, – он приподнял в папке верхние бумаги, достал пачку чистых листов, протянул Слотову. – Ручка у вас есть?

Вячеслав, почувствовав себя чуть лучше, придвинул стул к столу и услышал, как надо начать:

– После беседы с оперработником – фамилия не нужна – я осознал свои ошибки и чистосердечно рассказываю обо всём, что позволял себе...