Тень и Коготь

Но не тут-то было. Солнечный рай продолжается стражу или две, затем на снег ложатся, колеблются, пляшут в токах восточного ветра голубые, словно разбавленное водой молоко, тени, и вскоре наступившая ночь ставит все на свои места.

Так же было и с моей находкой, Трискелем. Я чувствовал, что это может – и должно – переменить все, однако то был лишь эпизод длиною в несколько месяцев. Когда с его уходом все кончилось, зима вновь сделалась обычной зимой, после которой, как всегда, наступил день святой Катарины, и все осталось по-прежнему. Если бы я только мог описать, как жалко он выглядел, когда я коснулся его, и как обрадовался он моему прикосновению!..

Весь окровавленный, он лежал на боку. Кровь на морозе застыла, точно смола, и оставалась ярко-красной – холод предотвратил свертывание. Я – сам не знаю зачем – положил ему руку на голову. Он, хоть и выглядел таким же мертвым, как и все остальные, открыл глаз, взглянул на меня, и во взгляде его ясно читалась уверенность, что все худшее позади. «Я сделал свое дело – словно бы говорил его взгляд, – родился и выполнил все, что смог; теперь же настал твой черед выполнять свои обязанности передо мной».

Случись все это летом, я бы, пожалуй, оставил его умирать. Но я уже довольно давно не видел ни единого зверя, даже какого-нибудь тилакодона, питающегося отбросами. Я снова погладил его, и он лизнул мою руку, после чего я уже никак не мог просто повернуться и уйти.

Я взял его на руки (он оказался удивительно тяжел) и огляделся, стараясь сообразить, что с ним делать. Конечно, в нашем дормитории его обнаружили бы прежде, чем свеча сгорит на толщину мизинца. Да, Цитадель неизмеримо велика и запутанна, в башнях ее, в коридорах, в постройках меж башен и проложенных под ними галереях имелось множество мест, куда не забредал никто, и все же я не мог припомнить ни одного укромного места, куда мог бы добраться, не попавшись с десяток раз кому-нибудь на глаза. В конце концов я отнес бедную зверюгу в наши собственные гильдейские квартиры.

Здесь требовалось как-то протащить его мимо подмастерья, стоявшего на часах у верхней площадки лестницы, ведущей вниз, к темницам. Вначале мне пришло в голову уложить Трискеля в одну из корзин, в которых клиентам доставляют чистое белье. День как раз был банно-прачечным, и мне не составило бы труда сделать одним рейсом больше, чем нужно. Вероятность того, что охранник-подмастерье заметит неладное, казалась ничтожной, однако для этого пришлось бы стражу с лишком ждать, пока высохнет очередная партия льняных простыней, да к тому же брат, стоявший на посту на площадке третьего яруса, непременно увидел бы, как я спускаюсь на необитаемый четвертый.

Поэтому я оставил пса в комнате для допросов – он все равно был слишком слаб, чтобы двигаться – и предложил охраннику с верхней площадки подежурить вместо него. Он только обрадовался возможности малость отдохнуть и тут же отдал мне палаческий меч с широким клинком (которого мне теоретически не положено было даже касаться) и плащ цвета сажи (который мне было настрого запрещено носить, хоть я уже успел перерасти многих подмастерьев), так что издали подмены не заметил бы никто. Стоило ему уйти, я закрыл лицо капюшоном, поставил меч в угол и поспешил к своему псу. Плащи нашей гильдии отличаются свободой покроя, а доставшийся мне оказался еще шире прочих – брат, носивший его, был изрядно широк в кости. Более того, цвет сажи чернее всех прочих оттенков черного, а потому превосходно скрывает от стороннего взгляда все складки и сборки, превращая ткань в бесформенный сгусток тьмы. Укрыв лицо под капюшоном, я предстал бы перед подмастерьями, дежурившими на третьем ярусе (если бы они вообще обернулись к лестнице и заметили меня), как обычный – разве что пополнее большинства прочих – брат-гильдеец, спускающийся вниз. Учитывая все слухи, будто четвертый ярус снова собираются заселить клиентами, даже брат, дежурящий на третьем, где держат клиентов, полностью лишившихся рассудка, воющих и гремящих цепями, ничего не заподозрит при виде спускающегося вниз подмастерья и не усмотрит ничего особенного в том, что вскоре после того, как он вернется, на четвертый спустится ученик. Все будет выглядеть так, будто подмастерье что-то забыл на четвертом ярусе и послал за забытым ученика принести.

Уютом четвертый ярус отнюдь не блистал. Примерно половина древних светильников еще горела, однако пол коридоров был покрыт слоем ила – кое-где едва не в руку толщиной. Стол дежурного охранника стоял там, где был оставлен, может быть, две сотни лет назад, но древесина прогнила насквозь, и вся конструкция рассыпалась бы при первом же прикосновении. Однако вода здесь не поднималась высоко, а в дальнем конце выбранного мной коридора не было даже ила. Уложив пса на клиентскую кровать, я, как сумел, вымыл его при помощи губок, захваченных в комнате для допросов.