Тень Камбера

Конал испытал угрызение совести, но ненадолго: его быстро затмило чувство удовлетворения. На самом деле, он никогда не желал зла своему отцу, но он также не хотел отвечать за смерть Тирцеля. Он не намеревался совершить ни то, ни другое злодеяние, но не мог заставить себя сожалеть о них. Более того, что сделано, то сделано, а перспектива стать регентом и, в конце концов, королем была слишком соблазнительной и волнующий.

— Наверное, я все-таки приму снотворное, о котором вы говорили, отче, — прошептал Конал, заставляя себя посмотреть на Лаела грустными глазами, словно бы смирившись с ситуацией.

— Вот и отлично, — ответил Лаел. — Но вначале тебе нужно лечь. Думаю, ты лучше всего отдохнешь в своей комнате.

Без дальнейших возражений, внешне покорный Конал отвел Лаела к себе в покои, молча разделся, пока священник смешивал зелье, достав какие-то ингредиенты из своей медицинской сумки. Но вместо того, чтобы сразу же лечь в постель, принц надел халат и отправился к аналою, стоявшему у стены рядом с дверью, изображая беспокойство.

— Поставьте его, пожалуйста, на тумбочку у кровати, отче, — тихо сказал Конал, оборачиваясь на священника. — Я немного помолюсь перед сном.

— Конечно, — кивнул Лаел, выполняя просьбу. — Ты хочешь, чтобы я помолился с тобой, или предпочтешь побыть один?

Конал склонил голову.

— Наверное, лучше я останусь в одиночестве, отче, если вы не возражаете. Все это было… нелегко.

— Конечно, ваше высочество.

Конал почувствовал дрожь возбуждения, услышав это обращение. Лаел поклонился ему и вышел из покоев, но как только священник ушел, Конал отправился к тумбочке и вылил содержимое чаши в ночной горшок, стоявший под кроватью. После этого он налил в чашу свежего вина и в течение почти целого часа сидел у окна, попивая его маленькими глотками, лениво посматривая на темнеющий сад. На закате, перед тем, как рассмотреть в саду что-либо стало практически невозможно, он с удовольствием увидел Росану в группе других монахинь и придворных дам, которых из базилики провожал отец Амброс. Они возвращались с вечерней службы.

Вскоре после этого Конал отправился в постель, и этой ночью ему снилась Росана, как это уже не раз случалось после его возвращения из Валорета; он грезил, что занимается с ней любовью. Он несколько раз просыпался, весь в поту, твердо решив превратить мечту в реальность как можно скорее.

* * *

— Один раз, — говорил Морган, — всего один раз перед смертью мне хотелось бы открыто въехать в Дхассу.

— Если ты не будешь говорить тише, то это получится уже сейчас, вероятно с последствиями, которые окажутся более чем сомнительными, — прошептал Дункан. — Веди себя, как монах.

— Dominus vobiscum, — пробормотал Морган, склоняясь в седле на своей небольшой горной лошадке, когда мимо них прошел торговец.

Они с Дунканом наконец приближались к городским воротам с северного берега озера, их кольчуги и кожаные одежды скрывались под просторными черными рясами простых братьев, служащих в соборе Дхассы. Как монахи-курьеры, они имели право носить мечи, и те были привязаны к седлам под коленями, хотя Морган, взяв простые черные ножны, замотал рукоятку своего кожей, чтобы спрятать украшающие ее драгоценные камни и позолоту.

Маскарад был идеей отца Ниварда, когда он три дня назад отправлял в путь отца Дункана. Двое мужчин также нацепили бляхи святых покровителей Дхассы, обычно надеваемые пилигримами. Правда, монастырь святого Торина был сожжен дотла, когда эти два представителя Дерини в последний раз проезжали по территории Дхассы. И Морган, и Дункан внесли значительные пожертвования в фонд восстановления святыни, так что обнаружение их истинных личностей не повлечет за собой убийство, как могло бы случиться раньше. Они также больше не находились под епископским отлучением, а потому не могли быть отданы под суд и казнены. Тем не менее, их присутствие в Дхассе могло вызвать неприятные вопросы как для них самих, так и для Арилана, если бы кто-то узнал, что они приехали сюда, чтобы использовать Перемещающий Портал.

Но деликатность ситуации, точно так же, как и отношение к Дерини в Дхассе бледнели на фоне очень человеческой боли от потери Келсона. На протяжении долгого трудного пути из Корота Морган пытался заставить себя принять факт смерти и Келсона, и Дугала, но его сердце отказывалось смириться с этой мыслью. Однако когда временами это все-таки случалось, тяжелый гнет в груди превосходил тоску, которую он испытал после смерти Бриона. А в то время он ведь думал, что никогда не сможет так сильно страдать по кому-то, кроме своего умершего друга и короля. О горе Дункана он просто старался не думать.