Он один из трех понимал все до конца. Владик слышал разговор отца и Генки — только так можно было объяснить этот неожиданный отъезд. Владик слышал. Этого было достаточно. Он узнал, что есть возможность снова увидеть свет. Крошечная возможность, один шанс из тысячи, но есть. Ну, а остальное ясно. Ведь это же Владька! Уж если он что-то задумал…
Да, но какое письмо? Может быть, Владькин отец переписывался с врачами? Переписывался, а от Владьки скрывал… И от него, от Генки, скрыл заодно. Или не успел сказать…
— Вы с Владиком поругались? — тихо спросил Илька, не отводя глаз. — Поругались, да?
«Что ты городишь!» — хотел прикрикнуть Генка, но глянул в напряженное лицо малыша и только молча покачал головой.
— Пойдешь к нему? — настойчиво продолжал Илька.
— Конечно, — мягко сказал Генка. — Вот только два предложения переведу. Я уж давно у него не был. Зубрю да зубрю.
Ответ успокоил Ильку. Было только непонятно, зачем уезжает Владик.
— Зачем им в Одессу? — спросил он.
— Ну, Илька, — сказал Генка, — я же не был еще у него. Схожу узнаю… Скажу тогда.
Яшка у порога негромко хихикнул:
— А сейчас не знаешь?
Генка промолчал.
— Ген, а у меня мой змей упал, — печально сообщил Илька. — Я ведь сам сделал. Хороший такой «Тигренок». Хорошо сначала летел, а потом в огород упал, там хозяйка… — Он опустил голову и покраснел. — Связываться с ней, что ли…
— Да, змей… — повторил Генка. Он шагнул мимо Ильки, опустился на колени и с шелестом вытянул из-под дивана «Кондор».
— Вот, возьми. Мне сейчас ни к чему.
— Мне? — шепотом спросил Илька.
— Тебе.
Он встряхнул пушистую мочалу хвоста, провел пальцами по туго натянутой бумаге. Крепкий был змей, хотя мотали его ветры немало и не раз он ударялся о телеграфные столбы…
— Лучше бы отдал мне, — подал голос Яшка. — Илька его все равно угробит.
Генка не стал отвечать на такие слова.
Илька тоже молчал. Боролись в нем сомнения.
— Да… — произнес он наконец. — А ты тогда говорил: самому надо делать. Это же я не сам…
— Ну и что? — Генка протянул ему змея. — Ты ведь помогал, бегал за дранкой и еще притащил кусок рогожи, когда не хватило мочалы. Значит, вместе делали. Потом сделаешь другой. А пока бери.
Илька взял. Мог ли он отказаться от прославленного «Кондора»!
Черный змей, разрисованный белыми зубцами, был похож на квадратный индейский щит. Илька скрылся за этим щитом — торчали только тонкие, в светлых царапинах ноги и голова со взъерошенной челкой и счастливыми блестящими глазами.
— Ген, — сказал Илька, нерешительно улыбаясь, — а можно, я сделаю для него свой позывной сигнал? Или пусть два: твой и мой. Можно?
— Делай свой, — сказал Генка.
Илька уже нетерпеливо пританцовывал: новая радость появилась у него и он спешил.
— Я побегу?
— Беги.
Генка больше не думал о «Кондоре». Он думал о Владике. Только о нем. Сейчас Генка пойдет к нему, и, наверно, все будет хорошо. И сейчас и потом. Только надо сначала перевести хотя бы эти две оставшиеся на странице фразы. «Сейчас я вас долбану. Думаете, не долбану?» — Владькиным голосом произнес про себя Генка.
Яшка не ушел вместе с Илькой. Он сидел у порога, и в круглых глазах его блестело острое любопытство.
— И чего притворяешься? — вдруг заговорил он. — Не знаешь, что ли, зачем они едут? Там, в Одессе, специальная больница, где слепых лечат.
— Это я получше тебя знаю, — сказал Генка, садясь к окну.
— Ну и вот!
— Что «вот»? — хмыкнул Генка.
— А что! Если можно, его и так вылечат.
«А если нельзя, вылечу я», — подумал Генка, но вслух спросил:
— Как это «так»?
— Ну… без тебя.
— При чем здесь я?
— Ха! — сказал Яшка. — Я, думаешь, дурак? А зачем за английский засел? Теперь все равно зря…
— Знаешь что, Яшка… — начал Генка.
— Что? — настороженно откликнулся тот.
— Воробей ты и есть воробей. Мозги воробьиные.
И тогда Яшка обиделся. Не на прозвище он обиделся, к нему Яшка привык, а на то, как Генка говорил про его мозги — спокойно и насмешливо.
— Ладно, — ответил Яшка и встал. — Мозги… Я хоть на второй год не оставался.
Он ждал, что теперь-то Генка взорвется. Но, листая страницы в конце учебника, где был словарь, Генка хладнокровно произнес:
— А кто оставался?
Это было совсем непонятно. Он стал какой-то непрошибаемый. От такой неожиданности Яшкина обида исчезла, осталось только удивление. Но Генка сидел к нему спиной и разговаривать не собирался.
Яшка толкнул плечом дверь:
— Пойду я…
— Хау ду ю ду, — усмехнулся Генка. — То есть гуд бай.
На реке бухали взрывы. Удары были негромкие, но упругие. Почему-то Яшке представилось, что в жидких сумерках плавают и лопаются черные тугие мячи.
Лампочки в комнате не горели. Яшка сидел, скрючившись, на кровати и смотрел на окно. Окно было синим. За ним коряво торчали черные ветки. Яшке было тошно, грызла его тревога. Вернее, не тревога, а тоскливое ожидание завтрашнего дня.