Тень, ключ и мятное печенье (СИ)

У одной обнаружился небольшой, но хорошо различимый шрам внизу живота справа, у другой – двойные проколы на мочках ушей. Ещё одна фигура, изображавшая совсем юную девушку с серо-голубыми глазами и удивительно длинными ресницами, словно пряталась за кожистым стволом какого-то тропического дерева. Взгляд этого автоматона выражал безмерный ужас, будто нимфа уже видела своего преследователя, и знала наверняка, что ей не спастись. На ногах у девушки оказалось не по пять, а по шесть пальцев.

Сыщик поколебался, но затем всё же коснулся плеча статуи ладонью, едва-едва тронув металл. Склонил голову и замер, погружаясь в себя. Прошло не меньше пяти минут, прежде чем Лайош очнулся и, растерянно моргая, посмотрел на бронзовую фигуру.

– Ничего не понимаю… – пробормотал он себе под нос. Потом, достав из внутреннего кармана маленький блокнот и металлический «вечный» карандаш, принялся быстро записывать.

«Осмотр подвала. Явственный запах и привкус крови, очень мощное ощущение ужаса. Напомнило скотобойню. Звуковое эхо неясное, шумы.

Осмотр оранжереи. Автоматон в пруду. Звуковое эхо: яростный, отчаянный крик. Полная иллюзия реального присутствия. Ощущение страха и гнева. Запах крови отсутствует, вместо него что-то химическое, плохо уловимое. Не определил.

Осмотр оранжереи. Автоматон с шестью пальцами. Звуковое эхо: плач. Ощущение безнадёги и тоски. Тоски по кому? Или чему? Запах крови отсутствует, имеет место тот же химический аромат, что и у первой фигуры. Точнее определить не получается».

Лайош направился к дверям, соединявшим оранжерею с западным крылом дома, и по пути ещё три-четыре раза остановился, касаясь то каменных вазонов, то стальных конструкций, удерживавших на себе вес стеклянных плиток. Прежде, чем покинуть оранжерею, он остановился на пороге и ещё раз достал свой блокнот. Там появилась единственная коротка строчка:

«На каменных и металлических элементах оранжереи никаких следов не ощущается. Звук, запах, эмоции – ничего. Вытирал руки платком и перепроверял. Стерильно чисто».

Он напоследок оглянулся, прислушался – и вышел, мягко прикрыв за собой тяжёлую створку остеклённой двери.

* * *

На четвёртом этаже здания Тайной канцелярии, в кабинете с видом на крыши, сидел – вопреки обыкновению, за рабочим столом – сюретер Ла-Киш, и читал отчёт о вскрытии тела Эвелины Санду. И чем дальше господин Ла-Киш продвигался в своём чтении, тем сильнее хмурились его брови. В конце концов, сюретер с каким-то яростным шипением, на мгновение сделавшим его похожим на муримура, швырнул отчёт на стол и, поднявшись из кресла, подошёл к окну.

С этим вскрытием с самого начала всё пошло наперекосяк. Сперва советник Санду, поддавшись уговорам убитой горем жены, наотрез запретил вскрытие и намеревался забрать тело дочери в тот же вечер, когда лично приехал в морг Канцелярии после звонка Ла-Киша. Понадобилось около получаса терпеливых уговоров вкупе с напоминаниями о том, что жертву убийства, согласно законам, будут вскрывать не зависимо от воли родственников.

Советник уступил – что в общем-то было не в его характере, но известие о смерти Эвелины, похоже, так подкосило господина Санду, что он был малость не в себе. Сюретер, не рискнув доверить дело штатному анатому, позвонил в университет, доктору Хаиму Гершу. Давний приятель Ла-Киша, он время от времени выполнял для него подобные задания, когда требовалась предельная точность и скрупулёзность в получении информации. Доктор Герш возглавлял колледж Святой Жозефины – лучшее в городе учебное заведение, готовившее медиков – но, как назло, его ждали из служебной командировки только на следующий день.

Наконец, спустя почти сутки, в течение которых господину Ла-Кишу пришлось дипломатично лавировать между семейством Санду и собственным начальством, вскрытие было выполнено. И результаты его совершенно не устраивали сюретера. Ла-Киш стоял у окна, перекатываясь с пятки на носок и обратно, и размышлял, но мысли путались, не желая выстраиваться в логичные связные заключения. А что больше всего раздражало сюретера, так это упоминание о том, что в промежутке час-два до смерти жертва съела огромное количество какой-то выпечки – предположительно, песочного печенья.

Скрипнула дверь. Усталый доктор появился на пороге кабинета, поправляя пенсне на горбатом носу. Хаим Герш был среднего роста, не худой и не толстый, с огромной лысиной в обрамлении венчика курчавых волос, с моржовыми усами и с большими, вечно печальными глазами. Сейчас под мышкой левой руки у доктора была потёртая кожаная папка, а в правой – металлический подстаканник, в котором исходил паром стакан крепкого чёрного чая.

– Прости, что пришлось выдернуть тебя чуть не с поезда, – вздохнув, Ла-Киш присел на диванчик в оконной нише. Герш, не дожидаясь приглашения, уселся рядом, и протянул сюретеру свою папку.

– Не страшно. Тут фотоснимки и вторая копия отчёта, – он покосился на стол, где валялась первая копия. – Сдаётся мне, ты не слишком доволен?

– Ещё бы.

– Да уж. Дельце.

– Я полностью доверяю твоему мнению. Хотя сам понимаешь, как это всё выглядит.