Тень Луны

Я три месяца, перед тем, как уйти в оперативники, прорабатывал тему. Получив доступ к архивам, ознакомился с сотнями документов. Не ленился, разыскивая материалы, оставленные людьми, чудом выжившими в аду концлагеря и получившими новое рождение после побега или освобождения. Погрузился в чужие воспоминания, доверенные на бумаге потомкам, об ужасах, сотворенных с моими соотечественниками времен Второй Мировой. Покрывался потом, читая о жестоких деяниях оккупантов. Осмысливал поступки и ощущал волю к жизни тех, которых фашисты насильно затолкнули в очерченный круг смерти. Немногим удалось обратно перешагнуть черту этого проклятого круга. На их показаниях я и построил свое дипломное исследование.

И, конечно, хотел зацепиться за след судьбы прабабушки Кати, но тщетно. Ни в каких материалах не удалось отыскать упоминаний о ее участи. Поглощенная Злом жизнь молодой девушки, к счастью оставившей после себя жизнь своих потомков.

Когда я подошел к университетской аудитории, где через полчаса должны были начаться защиты студентов, то ощутил, как повеяло статусностью предстоящего испытания. Сегодня предстояло доказать, что мы достойны знать свою историю. И почетный диплом историка найдет его обладателей.

И меня, безусловно. В том, что защищусь, я не сомневался, но хотелось, чтобы комиссия по-особому оценила титаническую, как мне самому казалось, работу. Выделила ее из других. Да, я тщеславен и борз, да, я хочу быть первым во всем! Что там говорить, остальные ребята взяли темы полегче, накатать которые можно было, не отрываясь от компа. А между тем мандраж нагло закрался мне за шиворот и в коленные чашечки, и тихо нашептывал в мозгу: «Эй, чувак, ты сильно крут, да? Ну-ну».

Началось. Один за другим в аудиторию заходили и выходили сокурсники с удовлетворенными лицами. Наконец….

– Рудный!

И я оказываюсь перед дипломной комиссией, почтенно, как совет старейшин, восседавших посреди комнаты. Воздух пах строгостью ее величества Истории, и я глазами очертил свое место – на стуле перед командой ученых в костюмах. Кто же передо мной?

Во главе стола, как и полагается, Полумянный, затем два профессора – один наш, другой из Академии наук, и еще некто, совершенно незнакомый мне ученый. Тоже из Академии?

– Прошу вас, – получаю я приглашение от своего куратора Ореста Михайловича начинать доклад.

Я собрался с духом, и тут ощутил прилив вдохновения, такой нужный в эти минуты. Месяцы, потраченные на дипломный проект, впечатления от мысленного нахождения с узниками концлагеря, переживания за их судьбы – все это вместе дало мыслям уверенный толчок.

Оглашаю тему исследования, в которой звучит концлагерь Бабьего Яра, и читаю на лицах комиссии одобрительную оценку. Им это интересно, понимаю я. Готовлюсь начать доклад по сути, только открываю рот, как слышу голос с самого края стола напротив.

– «Роль человеческого самопожертвования как сила выживания узников Сырецкого концентрационного лагеря» – так полностью звучит ваша тема, – проговаривает твердый, медленный голос с нерусским акцентом. Его обладатель, неизвестный мне член комиссии, уставился на меня внимательным изучающим взглядом из-под стекла очков. Я ответно обращаю внимание на него.

Темно-коричневый костюм недешевого кроя, строгий галстук, и такие же строгие глаза, оценивающе-пытливые, будто смотрят сквозь меня и весь мир. Аккуратная бородка придавала этому ученому интеллигентный вид, сочетавшийся с крепким спортивным телосложением. Лет под сорок, похож на уверенного, преуспевшего в жизни мужчину. Иностранец, точно.

– Совершенно верно, – подтверждаю кивком я процитированное им.

– Так вот, – продолжает на ломанном русском вопрос иностранец. – Странное название для научной работы. Я так понимаю, что вы исследовали историю концлагеря Бабьего Яра. Это трагедия, оставленная нам предками для детального изучения. Но история должна изучать факты. А у вас название звучит как идеология.

Он с ходу меня упрекает в формулировке названия, пытаюсь сообразить? Хорошо знает русский, этот иностранный тип, отмечаю я. Несмотря на акцент, будто всю жизнь на нем говорил. И чего он пристал?

– Почему как идеология? – сразу упираюсь я ответным вопросом, а выражение лица Ореста подает мне сигнал, что «брось возражать, лучше объясни, не выпендривайся».

И Полумянный, как палочка-выручалочка, вмешивается сам.

– Саша, это господин Эрлих Розенкранц, магистр истории из Мюнхенского университета, – вежливо представляет иностранного гостя мой научный руководитель. – Наш коллега из Мюнхена изучает Великую Отечественную войну и сейчас приехал сюда, потому что как раз занимается научным исследованием по немецкой оккупации территории Украины. Господина Розенкранца заинтересовал твой дипломный проект, и он был приглашен в комиссию по защите.

– Да, я узнал о теме работы, и захотел ознакомиться с ней подробней, – подтвердил немец, а я уловил в его взоре огонек любопытства.