Тень луны

Аршилов вновь улетел в Швейцарию с дипломатическим паспортом и портфелем, набитом «брюликами», драгоценными панагиями и тремя редчайшими иконами, оценочная стоимость которых переваливала за миллион долларов. Наркоденьги не пахли. Остановился он, по иронии судьбы, в цюрихском отеле «Сант-Готар», в том же номере, где несколько лет назад провел пару дней и Кононов. Неудобств не испытывал. Город шпионов, банкиров и аферистов предлагал любые возможности. И для хранения, и для реализации ценностей, и для обмена конфиденциальной информацией с грифом: «Секретно». А оставшийся в Москве Споров вызвал к себе своего заместителя — Литовского.

— Леня, — сказал он ему, выслушав доклад. — Хрен с этим Хмурым, будем его топить. У нас есть запасной вариант, а повесим все равно на Хмурого. Запомни, Леонид Аркадьевич, нет такого человека, которого было бы нельзя купить, обмануть или, на худой конец, размазать по стенке. Был один, но и того распяли.

— Как бы, Геннадий Анатольевич, нас вскорости самих не размазали, отозвался Литовский. — Время наступает хмурое. У Лозовского коленки трясутся.

— А что? Я готов вновь встать по стойке смирно и доложить: Служу Советскому Союзу! Главное не паниковать. Можно и в храме постоять со свечкой, на всякий случай. И в мечеть вползти, коли талибы подойдут к Саратову. А в Панаме всегда фазенда найдется, где проведешь старость. Старость — не гадость, было бы на что взять радость.

— Поэт ты, Геннадий Анатольевич, прямо Иосиф Бродский.

— Я человек русский, а не поэтический. Тащи сюда Тарланова, пора кончать с этой депутатской неприкосновенностью. Так нам завещал великий Ленин. Вот был у нас в конторе один парень — Коля Сабуров, да ты его наверняка знаешь. Мы с ним даже дружили. Вместе дворец Амина брали. Но он в запас ушел, растратился, а я — действующий. Скоро генерала получу. Его не купили и не размазали, нет. Обманули. Вернее, сам себя обманул — ушел в религию. Думает, спасется? Ложь это все, та же иллюзия. Нету ничего ни впереди, ни позади нас. Я не атеист, атеисты борются с Богом, значит, уже признают его присутствие. Я — язычник. Мой язык — мой бог, им кого хочешь заговоришь и за собой поведешь. Правильно я говорю, Леня?

— Ты Гена, хоть и мой начальник, но дурак. Чего ты со мной откровенничаешь о своей душе? Мне плевать.

Литовский улыбнулся, Споров тоже. Оба друг другу уже изрядно надоели, но дело связывало. Помолчали.

— Ладно, — произнес, наконец, Споров. — Давай заканчивать операцию. Пора разбивать окна и впустить немного пурги.

8

В тихом полупустом ресторанчике в одном из спальных районов Москвы за столиком сидело четыре человека: двое мужчин и две женщины. Красное грузинское вино, фрукты, легкая закуска, омары. Некоторая неловкость, возникшая в самом начале, уже прошла, сейчас можно было расслабиться, поднять тост. Людмила Гринева пригласила сюда свою подругу Свету, бывшего мужа Отара Мголаблишвили и Игоря Кононова. Мужчины еще в зале успели обменяться несколькими фразами, теперь предпочли любезно ухаживать за дамами.

— И все-таки, что мы сегодня отмечаем? — спросил Отар, приподняв бокал и выжидающе поглядывая на Милу.

— Я выхожу замуж за Игоря, — очаровательно улыбнувшись, ответила она. Откуда-то из глубины зала доноситься тихая музыка. Услужливый официант принес жульен из шампиньонов в маленьких вазочках.

— Это правда? — спросила Света, переглянувшись с Игорем.

— Первый раз слышу, — отозвался тот, невозмутимо наливая себе и ей кахетинское. — Впрочем, может быть, я чего-то упустил за мирскими заботами.

— Ну ладно, шутка. Все мужчины такие глупые, когда их ошарашиваешь! засмеялась Мила. — Просто мне хотелось вас видеть. И отдохнуть. А новость действительно есть. Потом скажу.

— Невозможная женщина, как я ее терпел? — с нарочитым вздохом сказал Отар. — Выпьем за Грузию. Чтобы она стала свободной от Шеварднадзе.

— Хороший тост, — согласился Игорь. — Но чтобы быть последовательным, придется поднять пятнадцать бокалов.

— А чего нам стоит?

— Вы забываете, что среди вас женщины, а их не интересует политика, вмешалась Мила. — Выпейте за любовь, свободную от семейных уз. Коли они так тяготят всех мужчин.

— Я думаю, дело в другом, — вступила в дискуссию Света. — Любовь вообще и никогда не может быть свободной, если отбросить простую физиологию. Любовь всегда клетка, а птички рвутся на волю, чтобы вновь угодить в западню.

— Прекрасно, но кончим мудрствовать, — сказал Отар. — За женщин!