Тень мачехи. Том 2

Но табуретка взмыла вверх, махнув четырьмя железными подпорками, и звук был таким, будто что-то твёрдое врезалось в мягкое. Ноги матери дрогнули, подламываясь, и она упала на колени.

– Щенка давай! – голос отчима стал непривычно низким, переходящим в хриплый рык: – Тащи его, сссучка, сама тащщщи, там он!..

– Слааава, нееет!

И снова удар.

А потом ноги матери взмыли вверх и поплыли по воздуху к двери, брыкаясь над тяжело шаркающими ступнями отчима. Он вынес ее в коридор – отбивающуюся, как вертлявая кошка, орущую: «Пусти! Скот! Сволочь такая…», оставляющую на полу многоточие из алых капель. И с грохотом бросил спиной о дверь. Встал над ней, покачиваясь, и снова сказал:

– Поубиваю. Тварей.

И развернулся к мальчишке.

– Пашка, прячься! – снова заорала мама, хватаясь за майку сожителя. Павлик видел только ее ухо и щеку, залитые кровью, и белую ткань ночнушки, в которой тело матери шевелилось, как в коконе. Отчим неловко рухнул на бедро, повозился, бормоча сквозь зубы, и встал на колени. Нависнув над Мариной, медленно намотал её волосы на руку.

А мама молотила кулаками по его плечам, кричала:

– Сволота ты, всю жизнь мне испоганил!.. Не тронь, пусти меня!..

И мальчик не выдержал. Метнулся из-под стола, подхватил табуретку, и, занося её для удара, выскочил в коридор – защитить мать. Страх куда-то делся, и стало жарко, и почему-то казалось – один удар, и отчим рухнет, а они с мамой сбегут, и больше никто никогда их не обидит. Подскочив ближе, Павлик изо всех сил ударил табуреткой по спине отчима. Но тот не упал. Замер на миг, а потом повернул голову, и лицо его – страшное, брылястое, оскаленное – начало растягиваться в ухмылке.

– Смори-ка, чё! Воин, бля… – вырыгнул он, и тряхнул Марину за волосы так, что она, зашипев, выгнулась от боли.

– Пашка, уйди, ты ещё тут!.. Из-за тебя всё! – зло выкрикнула она.

Опустив её, отчим начал медленно выпрямляться. А кисть его левой руки – измазанная в крови, как хищная пасть – опять заскребла, смяла воздух. Павлик попятился, в отчаянии глянул на мать. Но она молчала. Смотрела. И не пыталась вмешаться.

Он захлопнул дверь кухни. Бросился к окну. Щелчок шпингалета, дребезг стекла, холод в лицо. Нога на батарею, рука – за подоконник, вскарабкаться… Но злая рука цапнула штанину, потащила мальчишку назад:

– Не уёдёшшшь, сучччёнышшш…

Павлик лягнул его – бешено, что есть силы. Пятка ударила в мягкое, и отчим взвыл, на миг ослабив хватку. А мальчишка вывалился прямо в промозглый мартовский ветер.

– Кууудаа?!.. Стооой, бл…

Но Павлик бежал по мартовскому снегу, как был – в носках, джинсах и тонкой рубашке, под которой подпрыгивали и шуршали фотографии женщины, что так его любила.

А город спал, и в округе не горело ни единого фонаря. До ближайших домов еще предстояло добраться, да и там – что ждёт? Закрытые подъезды. Равнодушные люди. И тёти Тани нет, чтобы помочь. Но мальчишка бежал по снегу, потому что оставалось только одно – бежать.

…Он не видел, как на полу оставленной им квартиры обмякла бледная, истерзанная женщина. Как сожитель, в последний раз ударив ее ногой, прошел в комнату и, что-то пьяно бормоча, навзничь рухнул на диван. Как почернела и свернулась алая кровь на полу.

А ещё он не видел, как в кухню влетел ветер. Как пронёсся по квартире, заглядывая в каждую щель – и везде находя мусор, грязь, вонь, затаённую зависть и злобу. Как куснул за щёку спящего мужчину и царапнул по оголившейся ноге женщины, лежащей без сознания. Как взобрался на подоконник, замер, глядя на мальчишечьи следы, убегающие от дома. А потом надул парусом голубую занавеску, висящую у раскрытого окна рядом с плитой – и окунул её в пламя горелки. Желтый голодный огонек побежал по ткани, будто пробуя на вкус. Вспыхнул, превратив занавеску в пылающее полотно. Становясь всё голоднее, лизнул стену – прогнившую деревянную стену с выцветшими, сухими от времени, бумажными обоями.

И глухо заурчал, вгрызаясь в неё.

Глава 14

Василенко явился в бильярдную с опозданием. Макс смотрел, как он идёт между широких столов, покрытых зелёным сукном – неторопливо, вальяжно, здороваясь со знакомыми игроками и галантно целуя руки их спутницам. «Выделывается, мажор. Знает, что я уже полтора часа здесь проторчал. И что дождался бы полюбасу – деваться некуда», – подумал Макс. Шагнул от барной стойки навстречу партнёру и мстительно сдавил хилую сухую кисть, протянутую для рукопожатия. Василенко, скривившись, попытался выдернуть руку, но  Макс чуть помедлил, прежде чем отпустить. И улыбнулся с невинным видом:

– Извини, брателло, не рассчитал.

В глазах Василенко мелькнула обида.

– Нарезался уже? – брезгливо спросил Олег, надув губы. Усевшись на высокий барный стул, он кивнул бармену: – Апельсиновый фреш, льда не нужно.

Макс примостился напротив, постучал ногтем о край широкого стакана, на дне которого желтели остатки жидкости:

– Один бокал виски, и тот недопил, – поклялся он. – Завтра утром свежая голова нужна. Сделка будет.

– Какая? – правая бровь Василенко удивленно поползла вверх.