Тень мальчика

Оставил машину в подземном гараже у Центрального вокзала. Дальше след теряется. Сел на поезд? Очень может быть – на его имя был заказан билет в Копенгаген, но оказалось, в железнодорожных компьютерах программа составлена так, что известно, кем и когда куплен билет, и невозможно установить, воспользовался человек купленным билетом или нет.

Она замолчала.

Катц не мог оторвать взгляд от ее лица. Тревога, кое-как укрощенная принятой в их кругах сдержанностью, очень ей шла. Она была из тех женщин, которые его волновали, его тип… куда больше его тип, чем сам Джоель Клингберг.

– И почему вы обратились ко мне?

– Я прекрасно понимаю – вы удивлены. Но Джоель сам бы этого захотел.

– Почему вы так считаете?

Оказывается, Ангела Клингберг впервые услышала о нем несколько месяцев назад. Джоель за ужином ни с того ни с сего назвал фамилию. Данни Катц, сказал он, старый друг армейских времен.

– Мало того… сказал, что вы единственный человек, кому он когда-либо верил.

– Так и сказал? – удивился Катц.

– Да… так и сказал. Единственный человек в моей жизни, кому я верил безоговорочно. Я вспомнила этот разговор, когда он исчез.

С чего бы это? Они встречались на военной службе, это правда. Люди из совершенно разных миров: Катц из типичной пригородной банды, Клингберг – из типичной богатой, даже очень богатой семьи. Так называемая элита. В пятницу вечером, после изматывающей зубрежки слов и выражений, за ним приезжала машина, и он возвращался в свою среду, на виллу в Юрхольмене за высоким забором.

– Как-то раз я встал на его сторону в потасовке… может быть, он именно это имел в виду?

Она слегка улыбнулась.

– Про драки разговора не было. Думаю, речь шла о другом. Она потянулась к соседнему стулу – оказывается, там лежал небольшой пакет.

– Незадолго до исчезновения ему пришло вот это. Я случайно обнаружила пару дней назад в его гардеробе. В самом низу, за коробками с обувью.

Обычный посылочный конверт, мягкий, из толстой, подбитой поролоном бумаги. Она расстелила на столе квадратный кусок холста, что-то вроде полотенца или большой салфетки, примерно восемьдесят на восемьдесят. Два цвета: охряно-красный и черный. В середине вышит примитивистский рисунок: две скрещенных стрелы в рамке из осколков зеркала. А вне рамки, справа от стрел, вышитая грубым крестом фигура человека на коленях. В самом низу наклеены или пришиты две вырезанные из холста буквы: М. К.

– Инициалы?

– Вы меня спрашиваете? И еще вот это.

Из пакета появилось еще одно полотенце, только поменьше. Вышив ка изображала человека в окружении лижущих его ноги собак.

– Не знаю, имеет ли все это какое-то отношение к делу… Но довольно загадочно.

– Вы показали это полиции?

– Нет. Не показала. Они же никого не подозревают. Извините…

Она поднялась и пошла к туалету. Катц постарался вспомнить времена, когда он учился в школе военных переводчиков. Тысяча девятьсот восемьдесят седьмой год. Verba arma nostra. Наше оружие – слово. Так звучал их девиз. Так оно и было. Их вооружали словом. Тогда это был русский, немыслимое количество слов, идиом, их надо было зазубривать, запоминать примеры применения и каждую пятницу сдавать зачет. За десять месяцев они прошли трехлетний университетский курс. Катц прекрасно помнил бесконечные часы в лингофонных классах, труднейшие уроки этологии и психологии русского человека – считалось, что военному переводчику, особенно в кризисной ситуации, эти знания необходимы. Они получили специальное следовательское образование, ЛСС, как это называлось на военном жаргоне, – личностный сбор сведений. Нечеловечески тяжелые учения на Готланде – дайвинг, атакующий дайвинг, разведывательный дайвинг, модели поведения…

Ему запомнился учебный фильм про инсценировку утопления, или пытку водой, опять же на военном жаргоне.

Совершенно невероятно, подумал он, невероятно и необъяснимо, что никто тогда не возмутился, хотя их, по сути, обучали искусству пыток. В фильме некий шведский поручик спокойно и неторопливо завязал полотенце на лице человека с запрокинутой головой, намертво привязанного к больничной койке. Потом он стал лить на полотенце воду из лейки. Реакция наступила немедленно – человек задергался, закашлял, начались судорожные рвотные схватки. Испытуемый, объяснил поручик, повернувшись к камере, испытуемый уверен, что его топят – он вдыхает воду. «При этом методе никаких физических повреждений не возникает, – спокойно звучал его голос, – но инсценировка утопления воспринимается как крайнее, практически невыносимое испытание. К тому же в шведском законодательстве метод не упоминается и не квалифицируется как преступление. Его разве что можно подвести под статью „незаконное принуждение”…»