Тень мальчика

– Юлин нас информировал. И не только нас, несколько родственных зарубежных ведомств тоже, – он покосился на соседа по дивану. – Мы никогда не работали в вакууме. Мы на стороне выигравших, и как бы мы ни хвастались своим нейтралитетом, у нас все равно есть союзники. Эксперименты Юлина интересовали очень многих. Американцы, кстати, занимались примерно тем же самым. И русские. У северных народов есть множество растительных ядов, которые могут драматически изменить личность человека. Беда в том, что Юлин под конец зарвался. Могли полететь головы… он поставил под удар всю организацию. Он использовал людей, как ему вздумается, несмотря на наши принципы добровольности. Начал работать с наркоманами, к примеру… у них, конечно, никакого выбора нет, но они и ненадежны, рано или поздно начнут выбалтывать тайны. Клингберг решил для нас эту проблему… Юлина больше не существует.

– А пятьдесят миллионов? Откуда взялись пятьдесят миллионов?

– Частично от Джоеля Клингберга, частично – от зарубежных охранных предприятий, которые начали интересоваться проектом. Деньги переводили через Клингберга, чтобы избежать прямой наводки на Юлина. Деньги отмывались на Виргинских островах, а потом поступали на один из счетов Юлина. А потом произошла эта история с женой Клингберга… Она изменяла ему с его же дядей, и пошла в ход машина мести.

– А как ему удалось вовлечь Юлина в убийство жены?

– Юлин был у него на крючке. Они уже много лет зависели друг от друга, Юлин и семья Клингберг. Скорее всего, Джоель пригрозил перекрыть денежный кран. Мы точно не знаем, а спросить уже не у кого.

Линкс встал и отложил пистолет. Теперь Катц в проникающем через иллюминатор свете фонаря на пирсе мог его разглядеть. Лет семидесяти, но выглядит хорошо, в прекрасной физической форме. Старый шрам на шее от какого-то колющего оружия. Человек, который недавно убил другого – Джоеля Клингберга. Только чтобы спасти свою шкуру. И вряд ли испытывал при этом какие-то угрызения совести.

Линкс вынул из кармана паспорт и положил на стол пред Катцем. Русский паспорт.

– Вопрос только в том, что делать с вами, дорогой господин Катц. Есть два пути… Сейчас вы, как я понимаю, вовсе не Катц, а русский журналист Игорь Либерман. Семьи нет, никто вас не ждет. Пятьдесят миллионов лежат на безымянном счету в Банко Популяр Доминикано. Для нас ничего не стоит внести изменения, и вы вдруг становитесь богаче на, скажем так, на пятнадцать миллионов крон. А если вам не нравится Вест-Индия… что ж, можете последовать за моими друзьями, на родину предков, так сказать.

Он почти все про меня знает, подумал Данни. Наблюдал за мной все эти годы, как исследователь наблюдает за передвижениями инфузории под объективом микроскопа.

– А другая альтернатива?

– Мы приводим в порядок хаос, оставленный Клингбергом. С вас снимают все подозрения, ваше имя ничем не запятнано, вы продолжаете жить в Стокгольме… но при одном условии – будете работать на нас. Должен признаться – ваши подвиги произвели на меня впечатление.

– А если я скажу нет?

– Будет непросто. Очень скоро вам придется помогать вашему другу, которому грозят большие неприятности.

Он замолчал, давая Катцу время сообразить, что он имеет в виду.

– В любом случае… главное требование остается прежним: мы никогда с вами не встречались.

Стокгольм, июнь 2012

Они сидели в гостиной у Йормы, в его квартире в Мидсоммаркрансен. Последняя неделя июня, до отвращения светлая ночь. Из открытой балконной двери струилась прохлада.

– О чем ты думаешь?

Голос Эвы. Совсем рядом… она налила ему рома из привезенной из Санта-Доминго бутылки: гаитянский «Барбанкур».

– Ни о чем…

– Точно? А вид такой, будто о чем-то думаешь.

– Точно-точно. Ни о чем.

Они знали уже почти все. Данни рассказал все в подробностях, за исключением встречи с Линксом. Клингберга больше нет, он знает это из достоверного источника, хотя открыть его не может. Рассказал про Ингрид, юношескую подружку Клингберга, рассказал, что видел на заброшенной сахарной плантации, рассказал, что похищение Кристофера инсценировал не кто иной, как Густав Клингберг. Они задавали вопросы, а он отвечал – настолько, насколько мог. Потом разговоры выдохлись. Они тоже устали, подумал Данни. Здесь им тоже пришлось несладко.

– Звезда Давида… ты носил ее, когда тебе было шестнадцать. – Эва потрогала шестиконечную золотую звездочку у него на шее.

– Отец подарил на бар-мицву. Лет тридцать не носил, а сейчас нашел и надел.

Почему-то в последнее время он очень много думал про Беньямина. Катцу было всего четырнадцать, когда умер отец, и помнил он его плохо. А может быть, подсознательно и не хотел вспоминать – слишком тяжело.