Мириам пробудилась от одного кошмара и тут же оказалась в другом.
Она лежала обнаженная на султанском ложе, но рядом с ней спал не Саладин.
Нет. Она все еще спит. Это не может происходить наяву.
Рядом с ней лежал молодой курдский воин, которого она искренне считала младшим братом. Его голова мирно покоилась на подушках. Захир зашевелился и открыл глаза. И улыбнулся Мириам той смущенной улыбкой, которая так располагала к себе Мириам, но сейчас вызывала самую глубокую неприязнь.
Мириам, словно от удара молнии, вскочила с постели.
— Да хранит меня Всевышний!
И верный себе Бог-насмешник решил внять ее испуганным мольбам. Деревянная дверь в покои распахнулась. Но вместо архангела Михаила с синими крыльями, заступника невинных и ангела-хранителя ее народа, Мириам поймала пораженный взгляд Саладина.
Захир слетел с кровати как ужаленный. Но куда хотел сбежать испуганный воин, навсегда останется загадкой. Саладин шагнул вперед и одним взмахом сабли отрубил голову неудачливому юноше. Голова полетела в другой угол комнаты.
Мириам закричала. И продолжала кричать. Ей казалось, что она никогда не перестанет кричать, пока от силы ее ужаса земля не разлетится на осколки.
А потом Саладин повернулся к ней; в его глазах горел огонь безумия, напугавший ее больше всего, что когда-либо ей довелось пережить. Даже больше ужасающего зверства франков, убивших ее семью у нее на глазах. Однако франки — чудовища, такова их природа. Поэтому видеть, как человек, которого она любит, единственный по-настоящему добрый человек, которого она знает, превращается в кровожадного демона, ей не под силу — такого сердце Мириам выдержать не может.
Пока Мириам пыталась прикрыть грудь простыней, испачканной кровью Захира, Саладин медленно надвигался на нее подобно глиняному Голему
[65], сказки про которого рассказывают еврейским детям. Сказки о бездушном чудовище-великане, жившем лишь для того, чтобы исполнить возложенную на него миссию мщения и смерти.— Как ты посмела изменить мне? — Голос султана, хриплый и низкий, походил на львиный рык. Глаза его пылали гневом и безумием. Саладина больше не было — перед ней стояло само исчадие ада.
— Сеид, прошу, выслушай меня…
Он ударил ее кулаком. Мириам упала на кровать, почувствовав во рту солоноватый вкус крови.
— Сегодня твой сладкий язычок тебя не спасет.
Саладин навис над девушкой с поднятым над головой ятаганом, инкрустированным драгоценными камнями. Мириам поймала себя на том, что не может дышать. Да это и неважно, потому что больше ей не вздохнуть полной грудью.
И вдруг она заметила катящиеся из глаз султана слезы. Темные озера были исполнены вселенской скорби, и султан даже не пытался сдержать слез. В этих блестящих глазах она вновь увидела Саладина, а не обезумевшего демона, стремящегося отомстить за поруганную честь. Перед ней стоял человек, которого она любила больше всех на свете, и он старался победить в себе животное, на время завладевшее его душой.
Мириам вскочила с кровати и стала искать на мраморном полу свою обувь. Она высоко держала голову, готовая достойно принять смерть, и не сводила глаз с Саладина.
— Где твои свидетели? — Голос ее звучал совершенно спокойно. Она почувствовала, как ее охватила некая сила, могущественнее, чем она сама. Двойник той темной силы, которая завладела душой ее любимого.
— Что? — Султан, похоже, был озадачен.
— В твоем Коране говорится: «Чтобы обвинить в прелюбодеянии, необходимо представить четырех свидетелей».