Тень Микеланджело

Крепко закрыв глаза, она напряженно прислушивалась, стараясь уловить какие-нибудь следы его присутствия в квартире, но ощутила лишь собственные слезы, текущие по щекам. Ничего не вышло. Это не получилось тогда, когда умер ее отец, не сработало и сейчас.

Потом, позднее, отец стал являться к ней в видениях, и она знала, что еще не одну неделю будет замечать Питера на улицах: вот он сворачивает за угол и исчезает из виду, вот спешит и теряется в городской толпе, вот ныряет в метро. То здесь, то там ей будет видеться его лицо в окне проезжающего такси, то здесь, то там она будет слышать его голос, но он будет звучать все глуше, а потом стихнет, как шелест уносимых ветром сухих листьев. А потом он уйдет навсегда. Останутся лишь воспоминания и старые кости — в случае с ее отцом кости, погребенные в безвестной могиле среди джунглей, в холодных каменных глубинах какого-то мрачного бездонного колодца.

Финн лежала долго, но в конце концов присела на постели и решила позвонить матери. Она знала, что мать сейчас на Юкатане, на раскопках гробниц индейских правителей Копана, и связаться с ней напрямую не получалось, но можно было хотя бы оставить послание. Райан очень сильно нуждалась в том, чтобы с кем-нибудь пообщаться, пусть даже посредством автоответчика или голосовой почты.

Она зажгла лампу на прикроватной тумбочке, взяла телефон и начала по памяти набирать номер матери в Колумбусе. Она ждала, прислушиваясь к гудкам, и в тот момент, когда на автоответчике зазвучала запись прокуренного протяжного голоса ее матери, сердце чуть не остановилось у нее в груди. К горлу поднялась жгучая, как кислота, желчь. Финн осторожно положила трубку на место, ибо поняла, что не хочет пугать мать, оставляя запись своего искаженного ужасом голоса. А причина для ужаса у нее была.

Набросок, сделанный ею с рисунка Микеланджело и находившийся в блокноте, лежащем рядом с телефоном, исчез. Финн схватила его и начала лихорадочно перелистывать пустые страницы. Тот, кто похитил набросок, вырвал и несколько находившихся под ним страниц, не оставив ни малейшей вмятины. Словно никакого рисунка здесь никогда и не было.

Никогда и не было. Как отца. Как Питера. Как, наверное, не было бы и ее, если бы убийца не запаниковал. Она повернулась и спустила босые ноги на холодный деревянный пол. Краули мертв, Питер мертв, и набросок, который она сделала, исчез. Кто-то хотел создать впечатление, будто этой странички в ее блокноте никогда не существовало, но почему? Подделка? Что-то, что Паркер-Хейл хотел свалить на бедного, ничего не подозревающего куратора другого музея? Но стоило ли затевать такую возню из-за одного-единственного неправильно описанного экспоната? И может ли музей с такой солидной репутацией, как Паркер-Хейл, поставить все на карту из-за одного рисунка, пусть даже предположительно принадлежавшего Микеланджело.

И тут — она готова была в этом поклясться — на пожарной лестнице снаружи кухонного окна послышался скрип шагов. Финн знала, что окошко заперто, но прекрасно понимала, что злоумышленнику, кем бы он ни был, ничего не стоит обмотать руку рубашкой и выбить стекло. Лихорадочно оглядев спальню, Финн увидела бейсбольную биту, схватила ее, вылетела в кухню-гостиную и с размаху врезала деревяшкой по темному стеклу. Стекло со звоном разлетелось на тысячу осколков, упавших с высоты пятого этажа на улицу, но никакого другого звука с лестницы не донеслось.

Финн не стала тратить время на размышления о том, что она сделала; там снаружи мог кто-то быть, и, если Дилэни прав насчет того человека, который убил Питера и, возможно, убил Краули, очевидно, что этот тип может охотиться и за ней. Не выпуская из рук бейсбольную биту, она бросилась обратно в спальню, схватив на ходу лежащий рядом с кушеткой рюкзак.

Она вытряхнула из рюкзачка на кровать книги, оставив внутри только цифровую камеру и косметичку, с которой не расставалась никогда. Потом заскочила в ванную, загрузилась всем от шампуня до тампонов, запихнула это в рюкзак, кинула туда же четыре или пять пар хлопчатобумажных трусиков, два бюстгальтера, полдюжины футболок и несколько пар носков.

Затем настал черед черных, плотно облегающих джинсов «Гэп», кроссовок и бейсболки. Минуту спустя она была уже за дверью и спускалась по лестнице, не дожидаясь лифта. Чуть запыхавшись за время спуска, Финн отомкнула стоявший за лестницей велосипед и устремилась в ночь. Светящийся циферблат ее часов показывал без четверти два. Не лучшее время для того, чтобы пускаться в бега, но выбора у нее, похоже, не было. Питера убили у нее дома, Краули — в его офисе, и ей начинало казаться, будто на спине у нее нарисована мишень.

Бросив рюкзак в багажную корзину, она забралась на велосипед, доехала до угла Четвертой улицы и Первой авеню, спрыгнула с велосипеда у телефонной будки, достала из кармана джинсов маленькую черную записную книжечку, кинула в автомат четвертак и набрала номер.

На другом конце ответили после третьего гудка.

— Отель «Кулидж».

— Это ты, Юджин?

Его настоящее имя было Евгений, но он переиначил его на американский лад.