Тень Микеланджело

— Оставив ткацкий свой челнок, забросив все дела,
Она в три шага по полу к окошку подошла.
Был возле замка виден пруд, там лилия цвела,
И шлем с плюмажем под окном она узреть смогла.

Она смотрела с башни вниз, на гордый Камелот,
Но ткань сорвалась со станка, в окошко улетая,
И раскололось зеркало от края и до края.
«Увы, я проклята!» — она воскликнула, стеная.
Да, так воскликнула она, миледи де Шалот.

Он ухмыльнулся.

— Когда столько лет имеешь дело с Уильямом Холманом Хантом, Бёрн-Джонсом и остальными, поневоле начинаешь думать не только о том, чтобы повесить что-то на стены.

— Вы по-прежнему работаете куратором?

— По-прежнему? — нахмурился Ташен. — Это имеет какое-то отношение к Паркер-Хейл?

— Питер звонил вам?

— Иначе бы мы не встретились. С Галереей Ньюмена у меня давние контакты. Он сказал мне, что вы интересуетесь похищенными произведениями. Точнее, теми, что пропали в годы войны.

— Не совсем.

— Тогда чем?

— Скорее кем. Джорджем Гэтти.

— Это, по существу, одно и то же. Всем известно, что Гэтти всегда покупал и продавал краденое.

— А какая тут связь с Паркер-Хейл, если она вообще имеется?

— Сэнди покупал у Гэтти и продавал ему.

— Сэнди? То есть Александр Краули?

— Да.

— Вы были коллегами?

— Да, работали в одно время.

— Насколько я понимаю, вы были главным претендентом на должность Корнуолла, но Краули переиграл вас.

— Переиграл — не то слово. Более подходящее — опорочил.

— Вы ушли по собственному желанию?

— Это был классический случай того, когда приходится уйти самому, чтобы тебя не вышвырнули.

— На каком основании?

— Ни на каком! На основании сфабрикованных обвинений. По мнению Сэнди, мои отношения с Джеймсом Корнуоллом были… неподобающими.

— То есть он опорочил и Корнуолла?

— Получается так. Очень многие знали, что Джеймс гей, но в действительности это никого не волновало. С другой стороны, наличие сексуальных отношений с директором рассматривалось как дело слишком щепетильное с точки зрения реноме музея.

— Так рассуждал Краули?

— С такими рассуждениями он выступил перед директорами.

— Он был прав?

— А это имеет значение?

— Для меня нет, но, как говорят юристы, это дает мотив.

— Кому?

— Тому, кто убил его. — Валентайн помолчал. — Насколько я понимаю, полиция рассматривала вас как подозреваемого?

— Разумеется.

Улыбнувшись, Ташен встал и подошел к находившемуся в дальнем конце комнаты маленькому, покрытому черным лаком бару в стиле ардеко.

— Принести вам чего-нибудь?

— Нет, спасибо, — ответил Валентайн.

Ташен смешал себе виски со льдом и вернулся к своему месту. Пил он медленно, маленькими глотками, устремив взгляд в большое окно, выходившее в парк. Слегка выдвинутая вперед челюсть выдавала его напряжение, так же как и морщинки вокруг глаз. Похоже, он с трудом сдерживал рвущийся наружу гнев.

— У меня есть алиби, — промолвил наконец Ташен и натянуто улыбнулся. — Я был в Праге, в закупочном вояже.

— В закупочном вояже?

— Я работаю частным консультантом для коллекционеров, корпораций, фондов и прочего в таком роде. Сейчас наблюдается большой интерес к восточноевропейскому авангарду периода между двумя войнами. Алоис Билек, Карел Тейге, работы Чапека, того человека, который придумал слово «робот», — людям все это нравится. Вещи пригодны для коллекционирования и в то же время не запредельно дороги.

— Далековато от Вёрн-Джонса и леди Шалот.

— Люди меняются. Меняются и вкусы.

— И обстоятельства.

— Питер Ньюмен сказал мне, кто вы, мистер Валентайн, или мне следует называть вас доктором? У вас, насколько я понимаю, имеется не просто степень доктора философии. Вы прекрасно понимаете, что картины на моих стенах, как и эта квартира, за пределами возможностей большинства людей. Я мог обойтись без этой работы в Паркер-Хейл, хотя не спорю, что хотел ее получить и заслуживал ее. Из того, что человек родился в состоятельной семье, еще не следует, будто он не способен к серьезной академической работе. — Ташен нахмурился. — Я не из тех богатых дилетантов, которых полно в правлениях трастовых фондов.

— Я не это имел в виду.

— Тогда к чему вы клоните?

— Ни к чему. Но мне бы хотелось узнать причину, по которой Краули питал к вам явную неприязнь.

— В этом не было ничего личного. Никакой причины ненавидеть именно меня у него не было. Просто Сэнди входил в «кружок». Джеймс Корнуолл знал это и ни за что на свете не предложил бы Сэнди должность директора.

— Но это все равно не объясняет, почему он так на вас обрушился.