Тень Микеланджело

Валентайн кивнул. Финн ждала. Она думала о том, не съесть ли ей еще одну из этих маленьких липких ирисок с пеканом и кэшью, но так и не решилась. А когда Гассан Лазри вынул маленькую серебряную шкатулку и закурил очередную овальную сигарету, Финн вдруг пожалела, что не курит. Не курит, не пьет, сексом почти не занимается, даже приторных восточных сладостей и тех вволю не ест. Впору идти в монахини.

Лазри сделал долгую затяжку, выдул дым из широких волосатых ноздрей и отправил в рот очередной сладкий квадратик. Он жевал и задумчиво смотрел на Финн.

– Конечно, – продолжил он с набитым ртом, – у куммайя есть и другое назначение.

– Какое? – спросила Финн.

– Его используют не только для обрезания – ты знаешь, что арабы и евреи делают своим мальчикам обрезание, без этого обходятся только христиане и азиатские язычники. Так вот, кинжал используют еще и для того, чтобы вырезать языки предателей. То есть существовала такая традиция, хотя я не слышал, чтобы так поступали в последнее время. «Усмирить язык предателя» – вот как это официально называется.

– Могло это относиться к Краули? – спросила Финн.

– Откуда мне знать, дорогая? Я никогда не встречался с этим человеком, не был с ним знаком. Правда, я знаю, откуда взялся именно этот куммайя.

– Как?

– Сегодня утром ко мне явился полицейский с фотографией. Малый по фамилии Дилэни. Наверное, он разузнал по своим каналам, что я возглавляю здешнее марокканское землячество. Так или иначе, я рассказал ему, что это за кинжал, где такие делают и для чего они нужны.

– А кому он принадлежал?

– А кому он принадлежал, меня никто не спрашивал.

– Но вам это известно.

– Конечно. Если не говорить о дешевых поделках для туристов, которые продаются на базарах Маракеша, Феса, Касабланки и тому подобных курортных мест, то должным образом изготовленный куммайя, особенно старинный, мавританский куммайя, так же уникален, как отпечатки пальцев, и рассказывает о личности владельца ничуть не меньше.

Он широко улыбнулся и сунул в рот очередной квадратик. Финн отпила еще кофе.

– Не говоря уже о том факте, что имя владельца обычно отчеканено на серебряном окладе ножен. – Гассан ухмыльнулся. – Но мистер Дилэни, разумеется, не знает арабского.

Мысли Финн начали туманиться, ибо лавка наполнилась клубами сигаретного дыма. Гассан допил кофе, посмаковал на языке гущу со дна чашки и снова улыбнулся.

– Знаешь, кофейная гуща очень полезна для кишечника. Марокканские мужчины редко болеют раком толстой кишки.

Он открыл серебряную шкатулку, достал еще одну сигарету и зажег. Это был классический пример психологической зависимости.

– С другой стороны, – продолжил Лазри, – у них очень высокий процент заболеваемости раком легких.

Словно в подтверждение сказанного он хрипло закашлялся.

– Кинжал, – напомнил Валентайн.

– Он из коллекции частной мужской школы в Коннектикуте, – сказал лавочник.

– Как называется эта школа? – спросил Валентайн.

– Это школа «серых братьев», – ответил Лазри, глядя на последний квадратик лакомства, остававшийся на тарелке. – Францисканская академия.

ГЛАВА 18

Он вошел в комнату, согласно устоявшемуся ритуалу снял с себя униформу, подошел, уже обнаженный, к столу, сел на стул и внимательно рассмотрел обложку книги, как делал всегда, приходя сюда. Потом он бережно открыл ее и начал переворачивать страницы, заполненные убористым, но идеально четким почерком, время от времени останавливаясь и шепча слова, звучавшие как исполненная ненависти молитва:

«Genus humanum quod constat stirpibus tantopere inter se diferentibus non est origine unum descendus a protoparentibus numero iisdem».

Ибо так оно и было: все люди разные, их происхождение различно, некоторые низкие, некоторые благословенные, некоторые проклятые от рождения. Некоторые рождаются демонами, другие святыми. Поскольку эти слова непреложны и даны свыше, их нельзя оспорить, и, таким образом, согласно самой их природе, следовать этим словам означает следовать Господней стезей. Все это настолько просто, стоит лишь осознать суть.

Он перевернул страницу, и перед его мысленным взором предстала ферма, какой она была тогда. Фотографии давно выцвели, лица на них посерели, но в его памяти они оставались полными жизни. Он знал каждого как брата. Паттерсон в очках, совсем как у того парня из «Битлз», которого застрелил сумасшедший; Дорм, которого прозвали Соней; Винетка, Босник, Тейтельбаум и Рейд. Пикси Мортимер, Хейз, Терхан, Дикки Биарсто. Он запросто представлял их себе продрогшими, крадущимися через зимний лес. Десять парней из сорока четырех, приставленных нянчиться с произведениями искусства. Но в конце концов все они набрались ума-разума, не так ли? Шпионаж у них был на первом месте, а искусство – на втором, и все они пробыли на той долбаной войне достаточно долго, чтобы понять одну элементарную истину. Война, если уж тебе повезло и ты на ней выжил, существует для того, чтобы что-нибудь с нее поиметь. Война – это игра циников и ублюдков, а не героев.