Тень Микеланджело

– Люди в большинстве своем остерегаются говорить, что у меня мозги набекрень. – В его глазах за толстыми линзами очков вспыхнул лукавый огонек. – Боятся, как бы я не украл все деньги с их банковских счетов или не рассказал их женам про любовниц.

– В свое время ты делал и то и другое, – заметил Валентайн.

– Верно, – сказал Корницер, – но я никогда по этому поводу не злорадствовал. Работал, и ничего больше. Как говорят супергерои, всему свое время.

Он печально покачал головой, повернулся и посмотрел в окно, откуда открывался вид на бесчисленные университетские здания.

– Порой мне хочется вернуться в старые дни. Супермен, Луи Лейн, Бэтмен и Робин. – Он вздохнул. – Зеленая Стрела был моим любимым героем. Я мечтал обзавестись собственными волшебными стрелами, чтобы разить негодяев. Жаль, не могу вспомнить его настоящего имени.

– Оливер Квин, – пробормотал Майкл Валентайн. – А его приятеля прозвали Шустрилой.

– Я не знал, что ты был фаном.

– Я им и не был. Я держал книжный магазин, помнишь?

– Вряд ли можно было назвать его так, – усмехнулся Корницер.

– Это, конечно, замечательно, что вы, двое старых однокашников, предаетесь воспоминаниям, – встряла Финн. – Можно еще вспомнить о Вудстоке, но вообще-то мы сюда не за тем пришли. Тут речь об убийствах, так что…

– Почему бы вам вдвоем не прогуляться по кампусу? – предложил Корницер. – Посмотрите университетский городок, то да се. Заодно купите мне каппучино, двойной, низкокалорийный, с заменителем сахара. Я раздобуду для вас какие-нибудь сведения не раньше чем через полчаса. Такая уйма времени уйдет на ввод в систему полученного от вас материала.

– Хорошо, – кивнул Валентайн и поднялся. – Каппучино, пониженной калорийности, с заменителем сахара, через полчаса.

– Двойной.

– Двойной.

– В таком важном вопросе нужна точность. Корницер улыбнулся другу и обратил все свое внимание к плоскому экрану и клавиатуре.

ГЛАВА 41

Сержант стоял в просторной летней кухне фермерского дома. В массивном каменном очаге, разгоняя холод, горел огонь. После атаки на усадьбу в живых осталось семнадцать человек, девять из них явно гражданские лица, среди которых две женщины и один маленький ребенок. Большинство американцев находились снаружи: караулили немногих немецких солдат, проверяли пристройки или охраняли периметр. В доме были лишь сержант, Корнуолл, Таггарт и Макфайл. При этом оружие имелось только у Сержанта: он поддерживал порядок с помощью автоматического пистолета, который забрал у найденного в развалинах монастырской колокольни мертвого фрица.

Корнуолл составлял список.

– Сообщите свои имена, звания и должности.

– Франц Эберт, директор Линцского музея. Коротышка в очках, темном пальто и армейских ботинках.

– Вольфганг Кресс, штаб Розенберга, Парижское отделение.

Плотного телосложения, румяный человек лет тридцати с небольшим. Бюрократ.

– Курт Бер, тоже из службы Розенберга.

– Анна Томфорд, тоже из Линцского музея. Темноволосая, молодая, испуганная.

– Ганс Вирт, служба Розенберга в Амстердаме.

– Доктор Мартин Цайсс, Дрезденский музей. Дородный, осанистый мужчина с бородкой. Лет примерно шестидесяти, болезненного вида, с бледной, пористой, как старый сыр, кожей. «Ходячий сердечный приступ», – подумал сержант.

– А чей это ребенок? – осведомился Корнуолл. Мальчик, с виду лет семи или восьми, до сих пор не проронил ни слова. Довольно высокий для своего возраста, он имел очень темные, почти черные волосы, большие, слегка миндалевидные глаза, оливковую кожу и большой патрицианский нос. Все это делало его похожим скорее на итальянца, чем на немца. Сопровождавшая ребенка женщина собралась было ответить, но ее опередил Эберт, директор Линцского музея.

– Он сирота, беспризорный. За ним присматривает фройляйн Куровски.

– Куровски. Полька? – спросил Корнуолл. Женщина покачала головой:

– Nein. Судеты, Богемия, поблизости от Польши. Моя семья немецкая.

– Откуда этот ребенок?

– Мы нашли его к северу от Мюнхена, – вставил Эберт. – И решили взять с собой.

– Великодушно, – сказал Корнуолл.

– Я не понимаю, – промолвил Эберт.

– Edelmutig, hochherzig, – пояснил сержант.

– А-а, – кивнул Эберт. Корнуолл глянул на сержанта.

– Это впечатляет. Сержант пожал плечами.

– Моя бабушка была немкой. Дома мы говорили по-немецки.

– На меня произвело впечатление то, что вы знали это слово в английском, – сухо сказал Корнуолл.

– Тут, конечно, есть чему удивляться, – буркнул сержант.

– Вот именно, – хмыкнул Корнуолл.

– Это было не столь… великодушно, как вы говорите, – сказал Эберт. – Это просто необходимо было сделать. Иначе он бы умер с голоду, да?

Он посмотрел на женщину и ребенка.

– Полагаю, он не говорит по-английски?

– Он вообще не говорит, – объяснила женщина. Корнуолл посмотрел на разложенные перед ним на старом буковом столе документы.

– Я вижу, на всех этих бумагах стоят печати Ватикана. Laissez-passers[6] папского секретаря из представительства в Берлине.

– Это верно, – кивнул Эберт.

– Кажется немного странным.