Тень Миротворца

— Ты сам прикинь, унтер, — решил я не отступать и намеренно попёр буром, — а если казаки с пулемётчиками брода поблизости не найдут. Или не успеют к переправе? А на левом берегу немцы? Встречный бой ночью. Там кусты и деревья только вдоль берега, а дальше — чистое поле, как здесь. Пулемётами покосят, как траву косой. Так хоть ответить чем будет. Что мы с нашими карабинами в темноте навоюем?

— У тебя от страха, Гаврила, ум помутился, — постучал пальцем по своему лбу Федько, — вот и мерещится что ни попадя. Немец давно наши траншеи занял и сидит, кофе с ромом попивает да нас поджидает. Нет ему резону сюда ночью идти. Да и разъезды бы давно заметили, — унтер махнул на меня рукой и скрылся за коновязью.

Но моя чуйка продолжала грызть изнутри. Можно было бы поспорить с Федько и дольше. Сказать, что разъезды на тот берег наверняка не отправляли, а немцы вполне могли развить своё спланированное наступление. Да мало ли что?

Херово… Что он там сказал? Сбор у крайней хаты. Ладно, время у меня ещё есть.

Фельдфебеля Арченко в обозе не оказалось, и никто не знал, куда подался начальник цейхгауза. Но фортуна не оставила моих надежд.

— Тю!? Глянько, хлопец, вже ефрейтор! О це дило! — каптенармус Мыкола Гнатович Подопригора сграбастал меня в охапку. Будучи значительно ниже ростом и явно слабее, этот живчик умудрился затащить меня между телегами с какими-то тюками, — кого шукаешь? — глазки Мыколы хитро блеснули. Я почувствовал настрой каптёрщика, но решил всё-таки обратиться без лукавства.

— Мыкола Гнатович, да я, в общем-то, Мефодия Фомича искал. Скоро на ту сторону переправляться, а моим санитарам забыли гранаты выдать. А ежели что? — в конце я решил-таки немного схитрить.

Улыбка сползла с лица каптёрщика, а глаза превратились в два буравчика.

— Сказывся, Гаврила, чи шо? Гранати тильки штурмовикам выдалы. Яки санитары?

— Прости, дядько Мыкола. Соврал я. Да только сердце неспокойно. У меня чуйка с детства на всякие неприятности. Вот и сейчас так же.

— Зудить? — понимающе кивнул, помягчев, каптенармус.

— Зудит, господин ефрейтор. Мне немного, хотя бы по четыре штуки на брата, а? А после переправы, если немца не будет, клянусь, верну в целости и сохранности!

Подопригора продолжал молча буравить меня взглядом почти минуту. Наконец, тяжко вздохнув, ответил:

— Арченка не даст, даже не проси. У няго приказ. А я дам! Но помни мою доброту, Гаврила. Не вернёшь, до конца службы будешь сопли вместо портянок на ноги наматывать, — серьёзность угрозы подчёркивалась фактом удивительно резкого перехода каптёрщика с суржика на чистейший русский говор. И я проникся, молча кивнув, стараясь сохранять суровое выражение лица. — Ящики сам заберёшь, Голиаф? — улыбнулся в усы Подопригора.

— Разберусь.

— Тогда иди за мной.

И на тренировках, и на батальонном полигоне нас познакомили с гранатами не только русских систем. Но и немецкими, австрийскими, английскими и французскими. В ознакомительном порядке, конечно. Видимо, щедрость неизвестных попечителей закончилась на солдатской экипировке. Поэтому я мог лишь мечтать о «колотушках» с тёрочным запалом, то есть немецких «Штильхандгранат», не говоря уже о «бомбах Миллса», очень похожих на наши «Ф-1». Они не были идеальными, но максимально хорошо подходили для ведения штурмовых действий.

К прис-корбию моему, гранаты российской империи удивили в худшую сторону. На вооружении батальона находились гранаты Рдултовского. И это было бы полбеды, но треть из этих гранат была образца 1912 года и напоминала железные скворечники на деревянной рукоятке. Гранаты образца 1914 года выглядели уже более похожими на мои традиционные представления об этом виде оружия.

Вся суть трагедии этих в общем-то неплохих гранат заключалась в том, что для боевой активации требовалось десять операций. Поначалу на первом инструктаже я подумал, что ослышался и переспросил прапорщика, проводившего занятия. Но он уверил меня, что это так. Причём сделано это было с таким пафосом, будто, он сам изобрёл это издевательство над солдатами штурмового батальона. Хотя если прикинуть, что совсем недавно гренадеры метали во врага чугунные бомбы с фитилями из пакли, то подобная вундервафля, которая весила почти 750 грамм, могла считаться передовым изобретением военной науки.