Тень над небесами

— Тебе бы еще поспать, хоть немного — потом начнет светать, идти в сумерках удобно, нас будет не так легко заметить, как днем. Зато мы прекрасно будем видеть дорогу. Только, Керстин, у меня к тебе просьба.

— Да?

— Выключи, пожалуйста, скайп. Я не могу сам, просто не могу.

— Конечно.

Девушка подошла, перегнулась через сидящего Терри к столу и в два клика закрыла программу, издавшую на прощание характерный звук, дурацкий и раздражающий. Прощай, Сара. И прости, хоть и не за что прощать — помочь тебе не мог никто.

Глаза Терри, почти полностью оклемавшиеся от того гадкого плевка, закрылись и наполнились горячими слезами, которые мигом полились вниз по щекам. Но теперь это были его слезы, настоящие, а не реакция на едкий раздражитель. Терри не успел укрыться от Керстин, все это произошло как-то само собой.

Девушка внимательно посмотрела на него, внезапно обняла и поцеловала в щеку, а потом резко отдернулась, выхватила из шкафа полотенце и умчалась в душ.

Глава 7. Дюссельдорф

Словосочетание «осознанное сновидение» Хельмут впервые услышал на позапрошлой неделе в вечернем ток-шоу, сидя в кресле-качалке у телевизора и почесывая за ухом овчарку Берту. Старый человек и старая собака — разве может быть дружба крепче?

Раньше Хельмут и понятия не имел, что его странствия за зыбкой гранью реальности имеют какое-то название. Более того, выходило, что люди со всего света горели идеей «пробуждения» во сне и стремились научиться это делать. Хельмут только удивленно похохатывал — эх, знал бы раньше, начал бы расхаживать по таким вот передачам и пудрить людям мозги, зарабатывая неплохие деньги. Как этому можно научить? Да никак, но порассуждать на умные темы за интересное вознаграждение желающих всегда было в достатке, а особенно сейчас, когда с помощью Интернета любой кретин может стать суперзвездой. Где же вы, покорители космоса и горных вершин, отважные испытатели, исследователи… Вам на смену пришли болваны, вещающие о том и о сем и получающие за это неплохие деньги.

У Хельмута «просыпаться во сне» получалось без каких-либо особых стараний и усилий, естественно и обычно, по малейшему импульсу желания. Он списывал эти удивительные явления сперва на реакцию психики на смерть любимой супруги, а потом, когда неутихающая боль утраты притупилась, на привычку. На странное, необычное хобби, о котором он не распространялся, да и особенно не с кем было поделиться подобным. В конце концов, это было его отдушиной, а не интересной темой для обсуждения. Даже с детьми.

Агата ушла из жизни семь с половиной лет назад, смерть наступила совершенно неожиданно. Для Хельмута эта новость была как снег наголову, он тогда, помнится, наслаждался первыми деньками пенсионной жизни, а Агата должна была присоединиться через полгода.

Конкретную причину трагедии не удалось установить даже на вскрытии. Патологоанатом только разводил руками, виновато бормоча что-то о том, что синдром внезапной смерти время от времени проявляет себя даже у вполне здоровых и счастливых людей — сердце просто отказывается биться, и сознание моментально гаснет, как перегоревшая лампочка. Навсегда.

В сигарете или бутылке Хельмут даже не пытался искать утешения. Он всегда считал эти привычки уделом слабых духом людей — куда лучше быть здоровым и просыпаться с ясной головой, ведь так приятнее жить. Однако сейчас у него порой проскакивали грешные мыслишки о том, что, возможно, алкоголики и наркоманы даже счастливее. У их уродливых жизней имелся смысл, пусть и такой извращенный, а Хельмут со смертью Агаты своего лишился и существовал по инерции, ничего не чувствуя и не о чем не мечтая. Патетично? Возможно, но зато честно. Да, конечно, оставались сын и дочь, но они были уже взрослые, семейные, и к отцу приезжали только на день рождения или Рождество. Между ними уже выросла стена раздельного быта, и каждые держался своей семьи. Семьей Хельмута стала Берта, к потере которой он морально готовил себя каждый день.

Путешествия по миру грез стали для Хельмута истинным спасением, потому как мир реальный сузился до размера его придомового участка, изредка с неохотой расширяясь до заправочной станции и овощной лавки.

Примерно через две недели после смерти жены Хельмут впервые понял, что спит. Огляделся вокруг, удивленно охнул, а затем щелкнул пальцами и переместился из Дюссельдорфа в Исландию, полюбовался марсианскими пейзажами и махнул в заснеженную российскую тайгу, исполненную такой же глухой и прекрасной тоски, как последние годы жизни Хельмута. Эти тусклые осенние рассветы в самом сердце дивного края, лишенного человеческого присутствия, странным образом вдохновляли.