Магазин походил на завешенную гобеленами пещеру Аладдина — повсюду цветные полотна, полотнища, полотенца от пола до потолка. Раньше это место явно было складом. Надя взяла с вертушки у самого входа книгу — Дэвид Моррелл, «Black Evening» — и пошла искать кассу в полотняном лабиринте. За книжным уголком открылась ниша с пластиковыми статуэтками вампиров, зомби, орков, эльфов и прочей фэнтэзийной нечисти — а на стене над нею была башня Посейдона.
Надя остановилась посмотреть, Герман тоже. В таком размере, в нише будто алтаря картина била наповал — Средиземное море на ней расступилось, высохло или ушло, башня встала из мёртвого дна. Она вобрала в себя всю жизнь моря, от гладких кругляшей и раковин до крабов, водорослей и рыб. Окаменевшие и парадоксально живые, они составляли подножие воли бога. Хозяин древнего моря сидел — нет, рос — из вершины, чёрного трона, гранита, узнаваемый сходу, хоть никогда и не виданный человеком — янтарный взор, лик, скрытый покрывалом вод. Башня ступала из подёрнувшего всё тумана, будто бы родилась в другом месте и шла, брела из своих измерений в срединный мир, чтобы обрушить на смертных Волну.
— Это Тим Уайт, — сказала Надя. — Помнишь, я показывала тебе альбом?
— Похоже.
Герман помнил картины английского иллюстратора — от зубастых чудовищных пастей во мраке — Лавкрафт — до городов бесконечно далёких веков эры звёзд. Их металлорганические —
— Смотри-ка, он наслал на них Волну, а они клеят на стену его портрет.
Герман молчал.
— Они, наверно, думают, что он был прав. Имел право.
Она сунула книгу себе под мышку, опустила руки и смотрела на плакат туманным взором, похожим на взор уайтовского Посейдона. Без обычного своего восхищения, без преклоненья. Будто всматривалась не в картину, а за неё, вдаль. В саму башню.
4. Тосса
Льорет кишел дивными молодыми телами. Ведьмины ровесницы порхали по городку толпами — полуобнажённые девушки, часто прекрасные, как богини. Герман знал, что они отвлекают его от службы — и всё равно ему нравилось среди них; однако Надя презрела Льорет за его шумную молодёжность. Сверстники интересовали её не более, чем медузы. Ведьма, она слишком много чувствовала и знала; их интересы были с её точки зрения смехотворно узки — а что касается романтических связей, Надя явно предпочитала мужчин постарше её самой. Лет на триста.
Бухта Тоссы де Мар лежала на берегу полумесяцем, жёлтым арбузным серпиком пляжа с белесой городской коркой в объятиях темно-зелёных холмов. Мысленно Герман назначил восток верхом, запад — низом. Вверху полумесяца были скалы, за ними — ещё одна бухта, пустая. В подножии Тоссы в море смотрел утёс в венце старинных стен, дерев и башен. Вся середина пляжа и море напротив были усеяны лодками, и поначалу Герман решил, что можно было поехать в более человекоудобный город.
Оказалось, однако же, что утёс скрывал бухту — человечнейшее, уютное место — а прозрачные волны у скал на другом конце колыхали разнообразную жизнь под водой. Надя входила с пляжа в расщелину между скал и уплывала в море через пролив; камеры мультисенсорной маски, искусственные глаза, глядели ей вслед. Герман покидал тень зонта и взбирался на скалу, привлекая внимание — кроме него, туда мало кто лазил. Девушка оборачивалась, плывя, и махала рукой; её мокрые волосы были блестящи, черны. Она была похожа на лукавую русалку, звала с вод:
— Герман! Плыви сюда!..