Тень отражения

Не нахожу, но вглядываюсь. Тщетно

Прошу, крещу и плачу незаметно

Под треск свечей. Целую образа.

Не там ищу, иду я не туда.

Они смеялись уголками ризы:

«Сначала рухни и разбейся в брызги,

Потом, быть может, мы простим тебя.»

Под потолком дёргалась в конвульсиях лампочка. Дешёвая. Тусклая. Агония продолжалась вторые сутки. Осторожные пауки подыхали с голодухи. Всех мух они давно переловили. Воздух загустел так, что, прикасаясь к стенам, уже не мог оторваться. Так и висел клочками. Пыльными. Рваными. Ненужными.

Опустевший взгляд лениво перемещался с предмета на предмет, не находя за что зацепиться. Железная кровать с провисшим панцирем напоминала скелет столетней черепахи.

Самодельный табурет кряхтел, из последних сил удерживая огромный цветок в деревянной кадке, перетянутой железными обручами. Цветок? "Мама, почему он цветок? У него нет цветов. Это обычная трава…" Слова металлическими шариками лупили стены. Отскакивали, оставляя мелкие выщерблены, падали замертво на некрашеные половицы и, подумав мгновение, с холодным стуком закатывались под кровать.

Она стояла, прислонившись лбом к шершавой стене. Глаза закрыты. Кулаки сжаты. Губы в трещинах еле заметно двигались, перебирая знакомые звуки и ощущения. Прямо над ней – портрет в массивной раме. Мальчик. Ни тени улыбки, ни искорки в чёрных глазах без зрачков. Такой маленький, бледненький, непостижимый.

Из-под кровати вылезла собака. Постояла минуту, глядя на мальчика, прошла в угол с паутиной. Подняла морду и завыла.

Лампочка дёрнулась пару раз и затихла.

В темноте, отражая любопытную луну, блеснули два огонька. Раз, другой… третий, словно затухающий маячок. Луна в испуге отшатнулась от окна, торопливо метнулась в сторону, застыла над пустошью.

глава3

Автоматизм действий символизирует стабильность. Наушники, музыка, шаги. По пути вижу уже ставшие знакомыми лица, появляющиеся из разнообразных дверей, ворот и закоулков. Окончание дня непривычно наполняет округу людьми. Оживляются забегаловки, на смену громыхающим грузовикам приходит поток легковушек. Повторяя утренний маршрут в обратном направлении, добираюсь до остановки. Естественно, народа с избытком. Чуть отойдя в сторону, решаю подождать, когда немного разъедутся. Пропустив три трамвая, наконец, загружаюсь. Здесь не пусто, но лучше, чем в предыдущих. Заняв место у открытой форточки, окидываю взглядом вагон. Вечер всегда колоритнее, чем утро. Пьяненький мужичок с выцветшим наколками что-то рассказывает соседу, оживлённо жестикулируя, женщина средних лет с уставшими глазами и залоснившейся сумкой, бывшей когда-то, вероятно, с претензией на моду. Несколько юнцов, наряженных под копирку, свежие цветные наколки напоминают кадры мультфильмов. Два парняги лет по тридцать с мордами пройдох, стеклянными глазами и подозрительно длинными рукавами для такой жары. Грузный дядька с претензией на значимость, залысиной и мокрыми пятнами в подмышках на рубашке.

Мои наблюдения прерывает кондуктор, тронув за плечо. Лезу в карман, смотрю на властелина вагона. Под сорок, крашеные в блонд засаленные волосы, небрежная косметика. Сеточка красных сосудов на лице говорит о том, что дама разбирается в недорогом алкоголе. Огрубевшие пальцы с ободранным лаком на ногтях и заусенцами, шрам на левой руке и полное отрицание мира во взгляде. Протягиваю мелочь и отмечаю стоптанную обувь, кое-где уже начавшую расходится. В этом трамвае, в отличии от утреннего, есть веяния современной эпохи. Монитор, подвешенный в передней части вагона, беспрерывно прокручивает значимые ролики, предупреждающие, что пенсионерам надо остерегаться мошенников и считать баллы в Пенсионном Фонде. Выхожу.

Фёдор Михайлович знает и ждёт это время. Улица заполняется людьми и машинами. Торопятся домой. Улица оживает, и есть в этом что-то от прихода долгожданной весны. Федору Михайловичу нравится смотреть на людей, полных повседневных забот, спешащих и идущих неторопливо, трезвых и не очень. Запылившееся окно не мешает чувствовать их близкими, пусть даже они и незнакомы. Васька, сидя на трюмо, которое так любила жена, тоже смотрит в окно. Так, вдвоём, они встречают вечер.

Дом. Милый дом. Панельная пятиэтажка, кусты сирени, самодельные лавочки и стоящие на газонах машины. Дети и подростки, гоняющие на самокатах и велосипедах. Мамашки, гуляющие с детьми.

Позапрошлый год ознаменован предвыборным ремонтом, о чём свидетельствует растрескавшийся фасад и облупившаяся краска. Киваю бабулькам у подъезда. Разрисованные почтовые ящики, доска информации от управляющей компании в точках ожогов от окурков, пластиковые окна. Четвёртый этаж, металлическая дверь, поворот ключа. Дом. Милый дом.

глава4

Вальс! Господа, начинается траурный вальс!

Скиньте пальто, отряхните в петлицах улыбку!

Если ошибка – то просто смахните ошибку

Иии -

ра'з два три

ра'з два три

ра'з два три

ра'з два три -

Вальс!

Черное платье стройнит и прекрасна вуаль.

Смокинги, бабочки, шляпы! Какие же шляпы!

Кружатся, кружатся, кружатся стропами трапы,

И загораются рампы и Вальс! Вуаля!

Слева направо и справа налево – адьё!