Тень победы

Если бы не удалось во время вторжения русских в Румынию заставить их ограничится одной лишь Бессарабией и они забрали тогда себе румынские нефтяные месторождения, то самое позднее этой весной они бы задушили нас.

(Г. Пикер. Застольные разговоры Гитлера.

Смоленск. Русич. 1993. Стр.303)

А. Гитлер. 18 мая 1942 года.

1.

Представьте, что мы с вами заняты неким бизнесом: торгуем, к примеру, нефтью, лесом, золотом, алмазами, иногда промышляем грабежом, шантажом, заказными убийствами. И есть у нас конкурент. С конкурентом мы обмениваемся любезностями, посылаем теплые поздравления в день его рождения, с представителями конкурента пьем шампанское. Но к жизненным ресурсам нашего конкурента мы последовательно и настойчиво подбираемся, руки тянем к его горлу… Если мы так поступаем, то надо быть готовым к тому, что однажды в баньку, в которой мы паримся, ворвутся добры молодцы с автоматами и патронов не пожалеют…

Именно так дружил Сталин с Гитлером. Были взаимные любезности. Были поздравления ко дню рождения. Были клятвы верности. И пил товарищ Сталин шампанское с господином Риббентропом, а Молотов — с Гитлером. Но к жизненным ресурсам Германии Сталин подбирался весьма нагло.

Жуков, будь он стратегом, должен был предупредить Сталина об опасности внезапных и сокрушительных ответных действий Германии.

Но Жуков молчал, когда Сталин наращивал мощь Балтийского флота, когда «освобождал» Финляндию, Эстонию, Литву, Латвию. Этого было мало, и Сталин решил подобраться поближе не только к лесу, никелю и руде, но еще и к нефти. И поручил это Жукову…

В апреле 1940 года Жуков прибыл из Монголии в Москву и два месяца находился в распоряжении наркома обороны. В это время Жуков не имел никакой должности, но из этого вовсе не следует, что он ничего не делал. Как раз наоборот. Это были месяцы напряженной работы. В эти месяцы Жуков имел как минимум четыре продолжительных встречи со Сталиным. Нужно помнить, что Сталин просто так никого продолжительными встречами не баловал.

2.

Перед проведением любой грандиозной операции на самых верхах идет подспудная, невидимая со стороны работа. Два месяца работы Жукова в Москве, — это нулевой цикл подготовки к войне за Бессарабию. Предстояло Бессарабию отбить у Румынии точно так, как Гитлер отбил Судеты у Чехословакии. Если Румыния откажется Бессарабию вернуть, следовало Румынию сокрушить.

В апреле и мае 1940 года о подготовке войны за Бессарабию знали только в стенах сталинского кабинета и Генерального штаба. В штабы Киевского особого военного и Одесского военного округов из Генерального штаба поступали короткие распоряжения о том, что надо делать, без указаний, зачем.

4 июня 1940 года Жуков получил звание генерал армии. В то время — пять звезд.

7 июня приказом НКО № 2469 генерал армии Жуков был назначен командующим войсками Киевского особого военного округа.

8 июня генерал армии Жуков садится в поезд на Киевском вокзале Москвы… и плачет.

Провожающих было достаточно. Жуковский плач видели, и многие потом допытывались о причине слез. Тут надо заметить, что биографы Жукова уделяют совершенно недостаточно внимания этой черте характера величайшего полководца — его невероятной плаксивости. В трудные моменты Жуков облегчал душу плачем. И вот загадка психологам: с одной стороны — самый кровавый полководец мировой истории, с другой — заплаканная девица. Как сопоставить горькие слезы Жукова с феноменальной нахрапистостью и нечеловеческой жестокостью? По уровню садизма и зверства Жуков превосходил даже Тухачевского. Как увязать образ плачущего слюнтяя с легендами о якобы твердом характере Жукова?

Рев Жукова на Киевском вокзале Москвы 8 июня 1940 года не был забыт и через много лет, потому великий полководец после войны был вынужден объяснить причину горьких слез. Вот его объяснение: «Меня назначили на ответственный пост — командовать одним из важнейших приграничных округов. В беседах со Сталиным, Калининым и другими членами Политбюро я окончательно укрепился в мысли, что война близка, она неотвратима… Но какая она будет эта война? Готовы ли мы к ней? Успеем ли мы все сделать? И вот с ощущением надвигающейся трагедии я смотрел на беззаботно провожающих меня родных и товарищей, на Москву, на радостные лица москвичей и думал: что же будет с нами? Многие это не понимали. Мне как-то стало не по себе, и я не мог сдержаться. Я полагал, что для меня война уже началась. Но, зайдя в вагон, тут же отбросил сентиментальные чувства. С той поры моя личная жизнь была подчинена предстоящей войне, хотя на земле нашей еще был мир…»

На перроне было много свидетелей, потому Жуков признает: не мог сдержаться. А в вагоне провожающих не было, потому можно смело сказать: вошел в вагон и больше не плакал.

3.