Романовский отошел на пару секунд и торопясь, вернулся. Пытался скрыть свое волнение, но у него это не очень выходило. Он сел, поправляя воротник рубашки. Пуговицы, которой были застегнуты невпопад. А жилет сидел не так слаженно.
– Можем продолжить… – прошептал он, – вам лучше? Я принесу воды, – не дождавшись моего ответа направился на кухню и вернулся через пару секунд держа поднос, на нем дрожал хрустальный стакан с водой. Он поставил поднос на край стола и вернулся на свое место. Я зацепила поднос пальцами и потянула к себе, глядя на него, а он смотрел, видимо, на плинтуса. Либо сквозь стену.
– Продолжим, – прошептал он.
– Вы уверены? – сказала я, сделав глоток.
– Более чем.
– Вам не холодно? – прошептала я, вернув стакан на место и отодвинув поднос, растирая предплечья.
– А что, вам холодно? Сейчас принесу плед, – сказал он и резко вышел из помещения. Он, очевидно, был взвинчен. Моя догадка подтвердилась. Зачем плед, я могла бы надеть пальто.
В этот момент, я просто мечтала сбежать, испариться, скрыться, но решила, напоследок, блеснуть умом и красноречием.
Романовский вернулся с вязанным легким пледом в руке, осторожно подошел сзади и хотел только накрыть плечи. Я резко схватила правой рукой вязанную ткань у левого предплечья, чтобы закутаться сильнее и случайно притронулась к теплой ладони. Он мгновенно отдернул руку и двинулся к подоконнику, задев вазочки с цветами, они друг за другом посыпались на пол, разбиваясь на мелкие осколки. Я взглянула на него, он без лишних слов вернулся на свое место.
– Думаю, мы можем теперь продолжить, – заявил нервно он и вытянул кисть руки, распахнув пальцы на колене.
Он что брезгует, подумала я и обиженно взглянула в окно.
– Хотела бы увидеть ту, что заснеженной зимой искала в саду под деревом, прогуливаясь плавно, словно тень. Но она всегда спиной, будто держит обиду в глубине души. Ну а сейчас, я вижу, как хлопья белоснежные вырываются из плена небосвода серого…, и они так похожи на меня… – прошептала я дрожащими губами.
Я повернулась и снова увидела на его лице смятение.
– Вы довольны?
– Какая, однако, незаурядная вы личность. Поток ваших мыслей неуловим. Одна ваша половина безгранично невыносима, а вторая глубока и скрытна, как Марианская впадина в океане.
– Впадина – это точно комплимент, а прозвучало совсем, как оскорбление.
– Что можете рассказать из детства и студенчества, запоминающееся, говорят, по ярким моментам прошлого, которые изначально всплывают в мыслях можно определить состояние человека и его сущность – напряженно спрашивал он, прогуливаясь взглядом по моему лицу, задерживая на губах, избегая глаз.
– Так это собеседование, мне начать думать о заработной плате? – ухмыльнулась я.
– Как сказать.
– Значит детство… в девять, знойным июлем я залезла на орешник и рухнула с него, с пятиметровой высоты на гравий, из которого щедро росли крапивинки. Острые камушки впились в мою хрупкую спину.
– Вы просто неотразимы, – разозлился он, слегка убрав челку назад и закатив глаза.
– Беда в том, что я боялась, что меня накажут дома, а не того, что у меня возможен перелом позвоночника и увидев шевеление стоп, тогда я подумала, что не расстрою маму. А сейчас понимаю, что тогда, я даже не несла ответственность за свое тело, и, если бы пострадала, маме было бы больнее духовно. Хотя, жгучая боль пронзила именно мое тело. А я… до сих пор не знаю… Что такое любить, кого-то, чтобы душа так болела – засмотрелась я в темноту кухни.
Он замолчал.
– А ведь в этом есть что-то – рассуждал он с самим собой. – А юность? Опишите момент из юности… или десять-двенадцать лет, – не глядя на меня, он продолжал диалог.
– Зачем же так сразу, – прищурила глаза я. – Вы не хотите истории, вас интересуют мои мысли, в той или иной ситуации, верно?
– Какое ваше нелюбимое животное? – резко свернул он.
– Человек.
– Нелюбимый цвет?
– Сиреневый, фиолетовый, – перебивая его, ответила я.
– Почему? – удивился он, расширив глаза.
– Я не вижу его в цветах природы. Вернее, вижу, но считаю их не правильными. Искусственные цвета.
– Нелюбимая погода?
– А почему нелюбимая? Почему «не» …
– Так что – перебил он меня.
– Жара, просто жара… В детстве, обожала, так как осень, зима и весна были длинные, было холодно и на улице, и дома. А в жару я согревалась и словно оживала, – углубилась я.
– А сейчас? – спросил он, постукивая пальцами по столу.
– А сейчас, мне параллельно, какая погода. Я просто привыкаю к любой. Погода, это не люди, ее можно принять любую и полюбить. А жара мешает мне думать. Сосредоточиться, – шептала я, глядя на его пальцы, ритм постукивания сбивал меня.
– Нечасто в жизни встречаешь человека, который не любит жару. А смерть, вы боитесь смерти?
Странный человек зачем ему это и какая связь между жизнью и смертью, и моей работой.
– Я хочу домой, я не вижу сути в этом разговоре.
– Но я пытаюсь узнать вас, поближе.
– Расспрашивая о смерти?
Я неторопливо поднялась, аккуратно схватила пальто в одну руку и сумку раненным пальцем, скинув плед на спинку стула.
– Заключим договор или я больше не скажу и слова – заявила я.