Тень под землей

За окном виднелось поле, как бы разрезанное надвое прямой белой дорогой. Каждое утро по ней проезжала машина директора. Он всегда был точен и ровно в десять входил в свой кабинет.

Мягкие лапы серебристых елей лезли в окно и, раскачиваясь от ветра, стучали в стекла.

Все это мне хорошо запомнилось, так как в минуты напряженного ожидания, когда многое решается в твоей жизни, невольно фиксируется внимание на каждой мелочи. Они как бы подчеркивают значимость событий.

Помню, как в ответ на настойчивый стук в окно строгий математик Ярцев скупо улыбнулся, отложил линейку и повернул рычаг на подоконнике. Рамы раздвинулись в стороны, и в комнату ворвался бодрящий воздух осеннего утра.

Сегодня Андрей казался особенно юным, почти подростком. Но в его стройной худощавой фигуре чувствовалась военная подтянутость и собранность.

Как всегда, он был задумчив и молчалив.

Валя утверждала, что во всем виноваты интегралы, но кому-кому, а ей бы нужно было знать причины хандры, которая вот уже довольно долго держит в своих цепких лапах нашего замечательного математика.

Впрочем, об этом — потом. Я не хочу выдавать своего друга, когда дело касается, как говорится, самых тонких струн его мятущейся души. Мне он своих тайн не поверял.

В то утро, о котором сейчас идет речь, мы долго не отходили от окна.

— Знаешь, Андрей, — начал я тогда разговор, — смотрю на тебя и думаю: нет для любителя высоких абстракций Андрея Ярцева более трудной проблемы, чем борьба с ожиданием. Вот где твой главный враг.

Андрей подошел к одному из приборов и с деланной неторопливостью оправил складки чехла:

— Вполне понятно. Вчера в одиннадцать ноль ноль мы получили приказание готовиться к выезду. Куда, как — никому не известно. — Он иронически посмотрел на меня. — Не думаю, чтобы ты был абсолютно спокоен и холоден, как лягушка. Но у тебя есть хоть какое-то терпение. А у меня нет, и ждать я действительно не умею. Это моя слабость.

Он нервно зашагал по комнате и снова остановился у окна.

— Ожиданием можно оправдывать собственное ничегонеделание. «Что ты делаешь?» — «Жду». Ответ вполне исчерпывающий. Но если проанализировать причины ожидания, то выяснится, что эта болезнь…

Я не выдержал и рассмеялся.

— Да, да, болезнь, другого я не подберу названия, — горячился Андрей. Эта болезнь происходит от неорганизованности, расхлябанности, недостатка культуры или даже просто не очень высоких моральных качеств, скажем, некоторых из нас. Мы по привычке ждем в приемной у начальника, вместо того чтобы заранее попросить его установить час встречи. Мы теряем дорогое время из-за того, что человек обещал прийти в семь часов, а приходит в восемь. И чаще всего это из-за лени. В таких пустяках мы привыкли не сдерживать своего слова. И до чего же это тягостное, неприятное состояние. Но я оптимист и надеюсь, что скоро никто никогда и никого не будет ждать. — Он подошел ко мне вплотную и посмотрел в глаза. — Честное слово, можно подумать… что тебе до всего этого нет дела. Самое обыкновенное кокетство! Смотрите, мол, я создал гениальное изобретение, а где и как его будут испытывать, мне наплевать.

Чудак Андрей, если бы он тогда знал, насколько мне было не безразлично, куда мы повезем «Всевидящий глаз». О сейфе я ничего не говорил раньше времени.

В комнату вошла Валя. Она несла перед собой аппарат, напоминающий большую зеркальную фотокамеру. Длинный полуметровый объектив был опущен книзу, а на верхней стенке, где у фотоаппаратов такого типа находится матовое стекло, светился зеленоватый экран.

Валя внимательно наблюдала за тенями, которые скользили по экрану. Только подойдя вплотную к окну, она подняла голову и, обращаясь ко мне, сказала:

— Вы спрашивали инструкцию, Виктор Сергеевич? Возьмите. У меня руки заняты. — Кивком головы указала на боковой карманчик в стенке аппарата.

Я вынул оттуда зеленую тетрадку. Валя снова стала рассматривать тени на стекле.

В тот день, я помню, она пришла на работу в нарядном платье, отделанном какой-то золотистой вышивкой. Светлые волосы были уложены в замысловатую прическу. Это сложное сооружение, а также очень высокие каблуки сделали из нашей маленькой лаборантки довольно внушительную фигуру. Ей даже можно было не приподниматься на носки, разговаривая с Ярцевым и тем более со мной.

Но как ни старалась бедная наша Валя придать такую же внушительность и даже строгость своему круглому личику с чуть широковатым и слегка приплюснутым носом, с бровями, зачем-то взлетевшими вверх, — отчего с Валиного лица никогда не сходило выражение удивления, — с мягким детским ртом и маленьким острым подбородком, — ничего у нее не получалось. Мы видели все ту же Валю, знали, что ей немногим больше двадцати лет, и никакие пышные наряды, прически и даже легкий слой пудры на румяных щеках не заставят нас поверить, что наша лаборантка вдруг стала по-настоящему взрослой. Больше того, мне показалось, что весь ее праздничный наряд не особенно гармонирует со строгой обстановкой лаборатории.