Тень призрака (антология)

— Гэрри, ступай сюда — скорей! — крикнул я брату. — Ты художник — посмотри и скажи, не замечаешь ли чего особенного в этом человеке?

— Нет, ничего, — отвечал было Гэрри, но потом спохватился и сказал изменившимся голосом: — Вижу — клянусь Юпитером, у него двойная тень!..

Вот чем объяснились взгляды, которые он бросал по сторонам, и его согбенная осанка: ему всюду сопутствовало что-то такое, чего никто не видел, но от чего ложилась тень. Он обернулся — и увидев нас у окна, немедленно перешел на тенистую сторону улицы. Я все рассказал Гэрри — и мы решили, что лучше Летти не говорить.

Два дня спустя, я навестил Гэрри в его мастерской — и возвратясь домой, нашел у себя страшный переполох. Летти сказала мне, что в мое отсутствие явился Грив. Жена моя была наверху. Но Грив не ждал чтоб о нем доложили, а прямо прошел в столовую, где сидела Летти. Она заметила, что он старается не глядеть на портрет — и, чтобы вернее не видеть его, сел под ним, на диван. Затем, несмотря на ее негодующий протест, повторил свое объяснение в любви, уверяя ее, что бедный Джордж, умирая, умолял его отправиться к ней, охранять ее и — жениться на ней.

— Я так рассердилась, что не знала как и ответить ему, — продолжала Летти: — Вдруг, не успел он произнести последних слов, что-то звякнуло, точно гитара разбилась и… право не понимаю как это сделалось — только потрет упал, углом тяжелой рамы раскроило Гриву висок, и он лишился чувств.

Его снесли на верх по приказанию доктора, за которым жена моя послала, как только узнала об этом происшествии, — и положили на кушетку в мою уборную, куда я и отправился. Я намеревался упрекнуть его за то, что он опять пришел несмотря на мое запрещение, — но нашел его в бреду. Доктор сказал, что это престранный случай, потому что одним ударом, хотя и сильным, едва ли объясняются симптомы горячки. Когда он от меня узнал, что больной только воротился на «Пионере», — то сказал, что может бытб перенесенные им труды и лишения надорвали организм и положили начало болезни.

Мы послали за сиделкой по настоянию доктора.

Конец моей истории не долго рассказать. Посреди ночи меня разбудили громкие крики. Я наскоро облачился — и выбежав из спальни, застал сиделку с Летти на руках… Летти была без чувств. Мы ее снесли в ее комнату — и там сиделка объяснила нам в чем дело.

Оказалось, что около полуночи Грив сел на постели и начал бредить — говорил он такие ужасные вещи, что сиделка испугалась. Она конечно не успокоилась, заметив, что хотя у нее горела одна свеча — на стене означились две тени. Обеспамятев от ужаса, она прибежала к Летти и объявила, что ей страшно одной; Летти, добрая и не трусиха, оделась и сказала, что просидит с нею ночь. Она тоже видела двойную тень — но это ничто в сравнении с тем, что она слышала. Грив сидел уставившись глазами в невидимый призрак, от которого падала тень. Дрожащим от волнения голосом он умолял его оставить его, умолял простить ему.

— Ведь ты знаешь, — говорил он, — что преступление было не предумышленное. Ты знаешь, что внезапное наваждение дьявола заставило меня толкнуть тебя в пропасть. Он искусил меня воспоминанием о ее прелестных чертах… о нежной любви, которая, не будь тебя, могла бы принадлежать мне. Но она не внимает мне! Смотри, Джордж Мэзон, — она отворачивается от меня — точно знает, что я убил тебя…

Эту страшную исповедь сама Летти повторила мне шопотом, прижимаясь лицом к моему лицу.

Теперь я все понял. Я только что собрался рассказать сестре все странные обстоятельства, которые скрывал от нее, — когда опять вбежала сиделка с известием, что больной исчез: он в бреду выскочил из окна. Два дня спустя, тело его было найдено в реке.

Харальд Бергстедт Человек с порошком

I

Я хорошо его помню.

Миниатюрного человечка аристократической внешности, для которого все и вся были как бы пустым пространством; сухонького и вылощенного; с глазами за стеклами пенснэ, с пенснэ в облаках сигарного дыма.

Он был курортный гость в самом разгаре сезона, а я — скромный репетитор в местечке.

Сам не знаю по какому поводу и, кто его знает, с какою целью, но это он завязал знакомство, протянул мне однажды на улице — осторожно — руку. Я, как сейчас, вижу эту гладенькую ручку, такую хрупкую, изящную в моей неуклюжей плебейской лапище.

Помню, я потом долго шаркал и тер свои руки, словно выскабливая из них ощущение чего-то диковинно приторно-сладкого.

II

Мы стали соседями.

Я снимал в боковой улице мансарду у вдовы булочника, владелицы четырех котов.

Он переехал из отеля ко вдове сапожника, как раз напротив. Ха! Достопримечательное зрелище: чопорный господинчик, с ног до головы в шелку, ютится в таком логове нищеты.

Но у него было свое хозяйство, и необыкновенное, что-то вроде лаборатории, а это не всякому квартирному хозяину по вкусу. Иногда он выходил на солнце в длинном белом халате мыть и прополаскивать свои колбы и реторты — с самым свирепым видом.