Тень Реальности

Виктор постоял у панорамного окна, занимавшего три четверти боковой стены гостиной, докуривая очередную сигарету. Неспящий город лоскутным одеялом укрывала цветастая, едкая мгла. G"otterd"ammerung, сумерки богов… Додревних идолов, распятых между витками эстакады, повисших в петлях бесконечных, ловчей сетью спеленавших районы тросов, шнуров и кабелей стабилизации среды. Безликая толпа забытых пугал при венцах, кольчугах и звериных шкурах. Можно сказать: в этот мир боги приходили умирать. Что-то вроде. Бились в конвульсиях среди хрустальных шпилей небоскрёбов. «Бешеные волки в оголённых проводах, Загляни в глаза свои, и ты увидишь страх6», – смотреть в глаза отчётливому до рези отражению на матовом стекле не хотелось совершенно. Виктор обдал выстуженный стеклопакет струёй едкого дыма и, покривившись, отвернулся от индустриального горизонта, высотной застройкой напоминавшего многоуровневую линейную диаграмму. Зигзаги осциллографа. Узор тахикардии. Дробный пульс неспящего мира. «День подходит к концу, Ему бледность к лицу. Не кончается только одно…7». Вечернее небо тлело в паутине подсвеченных развязок, будто плоть покойника под рваной кисеёй. И предчувствия внушало самые скверные. Так, что хотелось опустить шторы, занавесить пёстрое умертвие. Что он и сделал. Небрежно, с мстительным наслаждением потенциального вандала. Просторная комната разом погрузилась в призрачный полумрак, лишь ярче оттеняемый светом узкого торшера. Сидевший на широком, низком диване с очередным томиком неопознаваемой «литературы» сосед чутко глянул поверх корешка. Тактично прикрыл книгу. По обыкновению, невозмутимый и внимательный, как профессиональный санитар при особо буйном пациенте.

– Витя, чаю хочешь? – предложил он негромко, перехватив нехороший, проскальзывающий взгляд.

– М-м, – Виктор лишь небрежно тряхнул головой, нарочно растрепав волосы на затылке, потушил окурок в пепельнице на полу, ослабил ремень. Покосился через плечо на безответные складки тяжёлого блэкаута, послушно укрывшего неоновое мракобесие по ту сторону стекла. И снова вытащил пачку.

– Вить… – вкрадчивость интонации нервировала хуже прямого замечания. Мужик поморщился, но решил, что пока с несчастных лёгких, пожалуй, хватит. Никотиновая горечь уже вязла на зубах. И облегчения, закономерно, не приносила.

– Может, всё же чаю сделать? – улыбкой соседа можно было с успехом вскрывать замки. Как тонким металлическим прутом. Стальная спица в мимическом эквиваленте. – Тебя колбасит… – заметил парень аккуратно, продолжая наблюдать.

– Угу, – опустившись на диван, Виктор злобно зыркнул в работавший без звука телевизор на стене: по искрящему экрану скакали полуобнажённые девицы в каких-то, прости Господи, светящихся лосинах. И мужик, бесплодно пощёлкав кнопками, оставил кислотно-синюю, яркую заставку проигрывателя. Расстегнул ещё несколько пуговиц неприятно трущей загривок рубашки.

– Слушай… я тут подумал… – начал он с сомнением.

– М? – выверенно-вежливое движение: поворот головы, приподнятые брови. Маска профессионального сочувствия, ледяного, как поверхность зимнего пруда, намертво прилипла к соседской физиономии.

Виктор лишь досадливо махнул рукой. Выражение безотчётно раздражало.

И снова мужик поднялся, походив по комнате от стенки к стенке, кусая обветренные губы в мрачном недоумении. Такие вечера раздражали. Дело совсем не в выражении.

Гостиная всё ещё казалась по-киношному необитаемой, точно комната в отеле: белый диван, низкий журнальный столик, несколько стеклянных полок под технику, небольшой подиум, для чего-то выделявший пустую зону у огромного окна, и две антрацитово-мрачные африканские маски в качестве основного декора. Чёрно-белые узоры симуляции. В забытых на тумбе длинных стаканах томатный сок с водкой неопрятно присох кровавыми разводами, несколько разнообразя тотальный монохром. Завершал интерьерный этюд телевизор с дорогущей универсальной стереосистемой. Виктор жить не мог без музыки. Очевидно, опасаясь тишины. Комната пропиталась пустотой, агрессивной, претенциозной, растворяющей. И дело совсем не в минимализме, одинаково импонировавшем обоим хозяевам, или количестве аксессуаров. Ожесточённая пустота здесь становилась эмблемой и символом, угнетающе красноречивым, чтобы его игнорировать. Виктор в своей неизменно мятой белой рубашке и тёмных джинсах смотрелся в подчёркнуто аскетическом интерьере очень органично. Дитя среды. Мысль едва успела сформироваться, как «дитя» картинно навалилось на низкую спинку, заглядывая отвлёкшемуся соседу через плечо:

– Чё читаешь?

– Так… классическая проза Восьмидесятой Параллели, – парень неопределённо пожал плечами, мельком взглянув на обложку, будто сомневался, то ли прихватил с полки. – Наследие…

– Слушай, Серёга… тошно мне, – перебил, привычно гримасничая, Виктор. – Аж бесит…

– Тошно, – повторил тот, слегка посторонившись. Запах сигарет причудливо мешался с соседским, въедливым и вязким, парфюмом. Заставка красила полутёмный зал холодными сапфировыми бликами.

– Ага, – поддакнул мужик, скосив ехидные глаза. – Чё шарахаешься-то? Смущаю?