Тень Робеспьера

Не так давно у Дантона случилось несчастье, превратившее его в побитого зверя. Он помнил все, будто это произошло час назад. Это было до предательства Дюмурье. Вместе с Делакруа он обсуждал дальнейший план действий, когда зашел посыльный и отдал ему письмо. Дантона хватил удар. Нежная и единственная светлая женщина в его жизни, Габриэль, покинула его, оставив на его руках сына. Первые секунды Дантон тупо смотрел вокруг, не замечая людей, будто пытаясь найти выход. С одной стороны его зажимала политика, с другой – смерть любимой женщины, которая полюбила его, уродливого и громкого гуляку, и прощала ему все недостатки.

Он встал из-за стола и закричал на Делакруа:

– Лошадь мне!

Испуганный Делакруа дал ему свежую кобылу. Несколько дней Дантон гнал по грязным дорогам и глубоким лужам, меняя лошадей. Но пока трибун добирался до Парижа, несчастную женщину уже похоронили без последнего поцелуя мужа. Дантон явился к порогу своего дома как раз в тот момент, когда родственники вернулись с похорон. Папаша Шарпантье, его тесть, держа маленького внука, все рассказал зятю.

Дантон услышал страшное: она умерла по его вине! Жена ждала его все эти дни, начиная с четырнадцатого июля, она волновалась за своего мужа, была уже на грани нервного срыва. Ударом для нее стало десятое августа, когда бывший председатель кордельеров критиковал восстание против короля. Потом начались страшные сентябрьские убийства, за которые Дантон нес ответственность. Дантон ясно видел перед собой изможденную Габриэль, без румянца и с заплаканными глазами, которая ожидала его после очередного длинного дня.

Когда Дантон уехал в Бельгию, на фронт, прямо в эпицентр боевых действий, ее здоровье не выдержало. Она слегла в горячке, отстраняя от себя всех, и вскоре испустила дух.

Бедный муж, почти не спавший несколько дней, едва не сошел с ума. Он ходил по дому, не обращая внимания на плач сына и слезы матери умершей. Он словно опять что-то искал. Неужели тот самый луч, сопровождавший его все эти годы?

Но он с ней не попрощался. Взяв несколько бесстрашных работяг, он отправился на ее могилу. Никто из родственников не решился встать на пути трибуна. Рабочие раскидывали сырую и тяжелую землю, пока лопата не стукнула о деревянную крышку гроба.

– Доставайте! – жалобно просил вдовец, помогая им тянуть веревки.

Гроб положили на край раскопанной могилы, и тут рабочие замешкались, не решаясь осуществлять кощунство над умершей. Тогда Дантон отобрал лопату, сам снял крышку и увидел родное лицо Габриэль.

Опустившись на колени, он со слезами всматривался в ее черты, такие знакомые, но такие постаревшие. Этого он не замечал в последние месяцы ее жизни.

Через день он получил письмо с соболезнованиями от самого Робеспьера, с которым отношения не ладились – они держались поодаль друг от друга, бросая мимолетные взгляды в зале Конвента.

Письмо было таким теплым, словно Неподкупный писал лучшему другу. Это было странно, но сердце Дантона было радо этому изъявлению чувств. Он положил письмо в карман и пошел с ним на собрание Конвента.

Ничего не изменилось со дня его учреждения и, возможно, с самого дня появления Учредительного собрания. Не успел зал наполниться, как духота вновь и вновь заставляла депутатов расстегивать верхние пуговицы камзолов и рубах.

Друг против друга сидели сильнейшие движения во Франции: справа – жиронда, слева – якобинцы. Они смотрели друг на друга и ждали часа, когда поцелуй гильотины одарит «счастливых» своей серебряной плевой!

Дантон бросил взгляд на других, в «Болото», где сидели депутаты, которые не имели четких взглядов и метались то к правой скамье, то к левой, не задумываясь о чести, лишь бы не потерять голову.

Раньше Дантону была необходима их поддержка, но теперь он хотел привлечь силу одной из партий, и пусть это окажутся якобинцы. Дантон сначала решил сесть так, чтобы выглядеть независимым и нейтральным, так, чтобы лишь после выступлений жиронды и якобинцев самому начать действовать в открытую. Ему казалось, что его обсуждают за спиной. Видимо, депутаты боялись старого кордельера, а значит, на его стороне осталась и сама власть, которой он мог воспользоваться и поправить свое положение.

Собрание началось. Дантон наблюдал за яростной словесной борьбой фракций.

– Вы стремитесь к креслу диктатора, что так украшало Мраморный зал в Риме! – кричал Верньо, истинный дух республиканизма в котором не утихал.

– Но статуя Помпея почему-то стоит над вами! – ответил Марат, одевшись еще небрежнее, чем раньше. – Таким государственным мужьям не помешала бы красная тога! Чтобы санкюлоты ясно видели, кого следует колоть кинжалами!

– Убийца, мы не просим тысячи окровавленных голов на шестах, мы просим вместе с нами построить республику! – закричал Инар.

– Не забывайте, что вы с нами проливали кровь швейцарцев и короля! – ответил Сен-Жюст, пытаясь сдерживать свой юношеский пыл.

– Не забывайте, что наш гнев ничуть не хуже вашего, стоит только нам направить его против вас, как вы вместе с Парижем будете испепелены! – взорвался Инар, привстав.