Тень Роксоланы

О друг, о прекраснейший, сердце мое, душа моей души! Не произношу я имени твоего, но как стон вырывается оно из груди вместе с дыханием. И печаль моя, и тоска в этих звуках, меня обвиняя, к небесам улетают. О друг, слезы-предатели жгут мои щеки, выдавая глубоко сокрытые в душе мысли, что таятся в молчании и разрывают мое плененное сердце. Моя тоска по тебе подобна жгучей боли, что как рана терзает. Сколь же коротки для нашей страсти и сколь длинны для нашего мира были те ласы, лто дарил мне ты. Неужели их радость прекратится, оставив лишь горечь? Я не сожалею о своей душе, навеки тобою плененной, и не плачу я о горьком унижении, о друг!

Если бы хотел я разорвать те цепи, которыми ты навеки меня приковал, если бы расстался с тобой, сердце мое все равно в плену, оно полетит навстречу, чтобы с твоим жестоким сердцем навеки соединиться и стать одним целым. О друг, о мой возлюбленный, пусть тебе достанется радость, а мне страдания…

О, Аллах! Ведь когда-то эти слова Сулеймана назначались ему, Ибрагиму! И он бережно записал каждую буковку, чтобы не забыть ни единого мига счастья. Теперь ему представлялось, что все было давным-давно, а может, и не было вовсе, а лишь приснилось в блаженном сне жаркой летней ночью, когда листва на деревьях едва слышно нашептывает сладкие слова, сами собой складывающиеся в стихотворные строки. Но если это был всего лишь сон, то как бы ему хотелось никогда не просыпаться!

Ибрагим открыл резную шкатулку из драгоценного сандалового дерева – подарок богатого торговца из Манисы, осторожно достал небольшой серебряный футляр, украшенный тонким рисунком и мелкими рубинами. Камни, поймав в прозрачную алую глубину огонь свечей, вспыхнули кроваво, заиграли, отбрасывая розовые отблески, будто ожили. Из футляра Ибрагим извлек туго свернутый лист, распрямил его с великим бережением, как святыню, всмотрелся в мелкую, изысканную вязь.

Мой верный друг, жизнь смысла не имеет.
Любовь ушла. И нет былого лада.
Так соловей в неволе петь не смеет,
Лишенный сада.

Я на холмах тоски изнемогаю.

И день, и ночь – рыдания и муки.
С какой судьбой смириться мне – не знаю —
Со дня разлуки.

Не доверяй словам печальной песни,

Тебя сожгу палящих жалоб речью.
Но мой огонь в груди погаснет, если
Тебя не встречу.

Какие чувства без тебя пробудит

Подлунный мир от края и до края?
Но если и в раю тебя не будет —
Не нужно рая.

О, Аллах, в груди Ибрагима – пожар. Сердце его сгорает, сам он корчится в муках. Душа обращается в пепел, и слезы, источаемые глазами, охлаждают его до ледяной корки. Нет больше любви, она оставила несчастного, и лишь прогорающие угли страшной болью напоминают о том, что счастье – было.

Ибрагим вспомнил далекие дни, когда он с юным шахзаде убегал из дворца в Манисе и они вдвоем шатались по лесу, стреляли дикого зверя, ночевали под деревьями. У них была одна палатка на двоих, и прохладными ночами они прижимались друг к другу, как когда-то Тео прижимался к Нико в нищей рыбацкой хижине Парги. Но тут – другое. Если Нико радостно отзывался на прикосновения Тео, то Сулейман не допускал и мысли о каких-то иных отношениях, кроме дружбы. Но Ибрагим знал – ему не померещился огонек в прекрасных глазах шахзаде, он видел все признаки любви, рвущейся навстречу его собственному чувству.