Тень Роксоланы

– Хорошо, сынок. – Махидевран дотронулась до руки шахзаде, смахнула невидимую пылинку с рукава его кафтана. Борода Мустафы недовольно дернулась. – Так вот, представь, что твои братья живы и у вас все очень хорошо. Ну а как же быть с Хюррем Султан? Ты думаешь, что она позволит, чтобы твои братья жили в заточении?

– Эта Хюррем Султан… – недовольно протянул Мустафа. – Она всегда строит какие-то козни. Не могу понять, почему она нас так ненавидит? Ведь мы не сделали ей ничего плохого. Не сделали, правда ведь, валиде?

Махидевран Султан нежно улыбнулась сыну. Он воображает себя взрослым мужем, а на самом деле еще такой наивный! Ему просто необходимо руководство матери. Кто еще позаботится о нем, если не мать?

– Конечно нет, мой шахзаде! Конечно нет! Это все ее природная злобность и коварство. А еще не забывай, что она – ведьма!

– Это смешно, валиде! – воскликнул Мустафа. – Как не совестно вам повторять то, что болтают на базарах!

– Дыма без огня не бывает, – назидательно произнесла Махидевран. – Не зря ведь болтают. Значит, есть что-то в этом. К тому же, как еще можно объяснить, что повелитель отказался от других женщин? Почему он так ее любит? Она его приворожила, это уж точно!

Мустафа задумался. Мысли его вертелись вокруг братьев, но перед глазами стояло улыбающееся лицо Хюррем Султан. Он помнил эту улыбку, обнажающую острые мелкие зубы, будто оскал хищного и опасного зверя. Тем более опасного, что он совсем не выглядит грозным.

* * *

Ташлыджалы Яхья Бей мучился, глядя на развернутый по низкому столу лист бумаги. Лист был гладок и чист, лишь слегка загибался по краям. Его цвет напоминал благородную слоновую кость, из которой делают рукояти драгоценных кинжалов в далекой стране, – мягкий, чуть желтоватый, нежно сияющий внутренним светом. Этот чистый лист завораживал Ташлыджалы своей изысканной красотой и одновременно раздражал, как раздражает прелестная девушка, обладание которой принесло бы счастье, но является невозможным.

Когда Ташлыджалы пришел в свои покои, у него была мысль – дивная мысль, поющая стихами, которых еще никто не слышал на земле. Эта мысль была так хороша, как распускающийся цветок, нежный и ароматный, вздрагивающий от собственной красоты. Эта мысль была прекрасна, как ласковый перебор струн дутары, вплетающийся в весенний вечер. Эта мысль… В общем, она была. Но стоило только достать лист бумаги, разложить его на столе и взять в руки перо – мысль немедленно пропала, будто испугавшись девственной чистоты листа. А может, ее испугало остро отточенное перо и она бежала, спасая трепетные тонкие крылья, похожие на крылья бабочки.

Ташлыджалы смотрел на бумажный лист и ненавидел себя. Он считал себя бесталанным поэтом, ведь каждая стихотворная строка рождалась в мучениях. А талант, по мнению Ташлыджалы, должен выплескивать стихи легко и свободно, радостно и просто, подобно тому, как дети плещутся в морских волнах, играя с прибоем.

– Прекрасная, как хороша ты, раскачивая бедрами, ты идешь, и камни стонут от счастья, когда к ним прикасаются твои ножки… – пробормотал Ташлыдждалы и тут же скривился. Строка была банальной и неинтересной, в ней не было полета. Поэт представил себе очаровательную девушку, быстро идущую по каменистой тропинке, но вместо девушки перед ним упорно рисовалась толстая бабища, грузно переваливающаяся по базару, а вместо деревьев, обрамляющих тропинку, мерещились торговые палатки и столики, за которыми суетились продавцы, назойливо зазывающие ленивых прохожих. Вот бабища остановилась около лотка с зеленью, и ее пухлая рука с дешевыми аляповатыми кольцами потянулась к пучку петрушки. Ташлыджалы сморщился от отвращения.

Стражник, постучавший в дверь, прекратил мучения несчастного поэта. Ташлыджалы призывал шахзаде, и он поторопился на зов.

Они писали письма всем знатным людям империи, которые только могли поддержать шахзаде в его притязаниях на престол. Мустафа диктовал, и перо Ташлыджалы так и летало по бумаге, куда как резвее, чем когда он воображал прелестную юную деву. Султан стар, очень стар – вот что записывал Ташлыджалы. От него не стоит ожидать новых походов, новых завоеваний, нового блага для империи и ее подданных. Султан устал и нуждается в отдыхе. Но империя не может отдыхать вместе с ним. Империя-то не устала! Нужен новый султан. Молодой и сильный. Тот, кто поведет войска к новым победам, к новым землям. Тот, под рукой которого расцветут знатные дома, ныне живущие в забросе в отдаленных провинциях. Немного денег и солдат – и империя получит нового султана…

Шахзаде Мустафа устал ждать смерти отца. Ему надоело слушать попреки и поучения матери. Он решил поднять бунт – явление обычное в Османской империи. Если отец не хочет отдать трон добровольно, то Мустафа возьмет его силой. Тем более что этот трон – его по праву. А если дожидаться, то можно ведь дождаться и того, что на трон воссядет кто-то из сыновей Хюррем. Селим или Баязид. Мать права. И тогда закон Фатиха применят к нему самому, к Мустафе. Братья колебаться не будут.