Тень Серафима

Резко стукнула входная дверь. Аристократ дернулся от неожиданности и нахмурился, намереваясь гневно обругать Патрика, посмевшего прервать приватную беседу, — но вместо этого вскочил на ноги и глубоко поклонился. Обернувшийся инфант побелел, как покойник, и спешно последовал примеру главы службы ювелиров, едва не опрокинув тяжелый стул.

В кабинет вошел лорд-защитник Ледума. Вошел стремительным, порывистым шагом, напрочь игнорируя правила этикета, предписывавшего правителю ступать чинно. И почему это совершенно не удивило?

— Вижу, у вас тут собрание, — не дав никому и рта раскрыть, желчно заметил он. — Я объявляю его оконченным. Если вы уже всё обсудили, конечно.

Повелительный взгляд лорда лишь едва царапнул по ним обоим, но и того было достаточно, чтобы лицо Эдмунда перекосилось и выразило такой ужас, будто его застали над телом юной девственницы с окровавленным ножом в руке. Кристофер также сошел с лица. Хочешь не хочешь, а выглядят они сейчас как типичные заговорщики, которых поймали с поличным. Только вывески на дверях не хватает: «Не беспокоить! Проходит организация государственного переворота».

Опомнившись, инфант пробормотал извинения и торопливо удалился, а вечер нервотрепки продолжился.

Впрочем, неправильно было бы сказать, что Кристофер ощущал один лишь только страх: присутствие правителя приятно раздражало нервы, подобно присутствию рядом дикого зверя — грациозного, красивого, сильного, способного убить одним прыжком. За ним инстинктивно хотелось наблюдать, но в то же время — держаться на безопасном расстоянии. Разумное желание, но — слабеющее с каждым произнесенным правителем словом, с каждым звуком его голоса, глубокого, как подземное озеро.

— Что скажешь на это? — не глядя, лорд Эдвард швырнул на стол какие-то бумаги, часть которых взмыла в воздух и тут же опала, ворохом выцветшей хрусткой листвы рассыпавшись по полу. Правитель никогда специально не стремился к театральности, но, похоже, она была у него в крови.

Кристофер кинулся было собирать упавшее, но помимо воли застыл, бросив случайный взгляд на лорда.

Легко узнаваемая внешность его высочайшего повелителя по праву считалась необычной: в ней практически полностью отсутствовал цветовой пигмент. Кожа, брови и ресницы были светлыми, почти прозрачными, волосы же имели оттенок насыщенный, словно выбеленное полотно. То была не седина, а естественный тон, доставшийся, как считалось, с рождения. По крайней мере, именно таким изображали лорда-защитника портретисты на картинах разных эпох: менялись и совершенствовались фасоны одежды, окружающая обстановка, даже техники рисования, и только строгий облик правителя Ледума оставался неизменным.

Однако почти двадцать лет назад кое-какие изменения все же случились: после трагической гибели близнецов Эммы и Эрика лорд Эдвард, следуя традиции траура, коротко обрезал волосы.

В те годы Кристофер был совсем ребенком и мало что понимал в устройстве мира. Всю сознательную жизнь он помнил длинные волосы правителя, ниспадающие свободно, разделенные неизменно прямо, а в торжественных случаях особым образом собранные высоко на затылке.

Однако теперь лорд Ледума надел новый траур. Волосы вновь были обрезаны: прилив холодной молочной волны едва доходил до плеч. Гладкие узкие пряди каскадом падали на лоб и чуть набок, застыв, словно схваченные внезапной ночной стужей.

Непривычно, но нельзя не признать: асимметрия стрижки придавала правителю северной столицы вид человека будущего, а не прошлого. Точные геометрические линии складывались в какие-то новые, агрессивные формы: мужчина не был больше похож на лорда со старых портретов.

Тем более контрастным на общем ослепительно-белом фоне выглядел единственный темный штрих: цвет радужек глаз. Такой темный, что нельзя было различить зрачка — видимо, весь пигмент ушел на них.

Взгляд Кристофера не мог не зацепиться и за другую деталь, не столь приметную, но немаловажную: в эту минуту голову лорда-защитника венчала платиновая диадема. Несомненно, более эффектно, за счет контраста, она смотрелась бы на темных волосах. Белые пряди почти скрывали россыпь мелких бриллиантов, но великолепный алмаз в центре горел и переливался, привлекая внимание и притягивая взор. Как завороженный, Кристофер глядел в самое сердце редкого камня, любуясь прихотливой игрой света на острых гранях.

Это был «Властелин», самый крупный из ограненных алмазов.

Прозрачный и чистый, как вода, он был безупречен, давая смертным наглядное представление о совершенстве. Вместо классического симметричного восьмигранника площадка алмаза была огранена пятнадцатью плоскостями, что усиливало естественный блеск драгоценного минерала и значительно облегчало магу взаимодействие с ним. Эта трудная в исполнении непарная огранка «импариант» называлась также «идеальной». Говорящее название.