Тень Серебряной горы

И первым кинулся вперёд! За ним кинулись его служилые. А кто-то кинулся от них в кусты! Но там тоже стояли шалауровские люди – и они его схватили! Когда капитан подбежал туда, то увидел, что Шалауров крепко держит за шиворот какого-то невысокого инородца в чукочьей кухлянке.

– А! Чукча! – сказал капитан и сдёрнул с него капюшон, задрал ему вверх волосы, посмотрел ему на лоб, на рисунок защитной наколки, и с удивлением воскликнул: – Нет, это не чукча! – И спросил у него: – Ты коряк?

Тот молчал. Шалауров подступил к ним, посмотрел на рисунок на лбу, повторил уверенно:

– Коряк, конечно! – И сразу спросил что-то по-корякски.

Но пойманный не отвечал. Шалауров самодовольно усмехнулся и сказал:

– Помолчит и поумнеет, я их знаю. И я его ещё три дня тому назад почуял. А тут смотрю: ползёт кто-то по канаве. Ну, я и крикнул!

И он опять повернулся к пойманному лазутчику, опять что-то спросил, а тот опять не ответил. Капитан посмотрел на Синельникова. Синельников перевёл:

– Господин Шалауров пообещал, что если этот дурень будет молчать, то мы порежем его на мелкие кусочки и скормим водяным червям.

Капитан снова посмотрел на лазутчка, потом обернулся. Сзади стояли наши, юкагиры, никто ничего не говорил. Потом юкагиры вдруг расступились, и вперёд их вышел Илэлэк. Илэлэк долго смотрел на лазутчика, а потом сказал (Синельников переводил) примерно вот что:

– Мы затеяли большое дело, и нам надо спешить. А ты нам мешаешь. Мы тебя за это повесим за горло так, чтобы ты не доставал ни до земли, ни до воды. Твоя душа повиснет в пустом воздухе, она будет одна, её не встретят предки, она будет висеть здесь под деревом до той поры, пока не одумается и не позовёт нас, и не расскажет нам, в чём тут было дело. А пока что повесьте его! Где верёвка?!

Побежали за верёвкой. Капитан разжал руки. Лазутчик медленно осел на землю и замер. Лицо его не выражало ничего. Да, может, он и не боится ничего, подумал капитан. Да и это не самое главное, а то, кто он такой – чукча или коряк. Если это чукча, то его к нам подослал Атч-ытагын, мы с Атч-ытагыном воюем, и в этом нет ничего удивительного, что он подсылает к нам лазутчиков. А вот если это коряк, то откуда он здесь взялся? Для коряков это очень далеко, так что если они досюда добрались, то это очень не зря! И тут уже нужно десять раз подумать, прежде чем повесить этого человека. Или, наоборот немедленно повесить! Или… Капитан задумался.

Принесли верёвку. Меркулов стал вязать из неё удавку. Лазутчик смотрел на это и помаргивал. Меркулов проверил, хорошо ли затягивается петля, и передал её капитану. Капитан тоже проверил верёвку… и вдруг протянул её лазутчику.

– На, возьми её, – сказал капитан, – и отнеси своему тойону, скажи, что ты плохой лазутчик, и скажи, чтобы он тебя на ней повесил. Держи!

Внимательно выслушав капитана, а потом Синельникова, лазутчик с опаской взял верёвку. Руки у него дрожали. Капитан строго спросил:

– Понял меня?

Лазутчик утвердительно кивнул.

– Тогда можешь бежать обратно к своему тойону, – сказал капитан. – Но только знай! Если обманешь и не скажешь ему правду о том, почему ты остался в живых, тогда я сам к вам приду и сам тебя повешу. А пока беги!

Синельников опять перевёл, лазутчик опять кивнул, развернулся и побежал. Бежал он вверх, к горам. Никто за ним не гнался и никто его, конечно, не встречал. Шалауров сердито вздохнул и сказал:

– Не скажет!

– Скажет! – возразил Синельников. – Коряки народ ответственный. Иметь с ними дело легко.

А капитан на это ничего не говорил. И когда они опять сели к костру, капитан почти всё время молчал, а Шалауров вначале долго и очень подробно рассказывал о том, как он впервые почуял лазутчика, и как после готовился его поймать, и какие у здешних инородцев бывают при этом военные хитрости, и какие между ними были войны вообще, и сколько ещё будет новых войн.

– Как, впрочем, – сказал он, – и у нас с ними, с теми и другими, войн будет ещё предостаточно. Так что не надо было отпускать поганца этого! Сколько они наших перерезали! И сколько ещё резать будут!

Но капитан на это снова промолчал. Зато Ефимов, помолчав, сказал задумчиво:

– На то и война, чтобы резали.