Тень скорби

— Возможно, я и в самом деле забавна, но уж точно не малышка, сударь, а женщина, — говорит Шарлотта, вглядываясь в выражение его лица. Тлеющий кончик сигары затухает. — Не сомневаюсь, что теперь вы захотите присоединиться к компании внизу.

— Гм. Пожалуй, так и сделаю.

Вершина утеса оказывается в конце концов обыкновенным пологим склоном. Во всяком случае он все-таки видел ее, пусть и недолго, что наверняка предпочтительнее, чем обычная невидимость. Шарлотта пытается улыбнуться самой себе, но чувствует только напряжение в мышцах щек, будто их дергают за нитки.

— Мисс Бронте? Ах, ей не угодишь. Знаете, она прямо-таки тиранит нас! Иногда я говорю мистеру Сиджвику: «Я почти боюсь подниматься в классную комнату, хотя это мой собственный дом».

— Мисс Бронте? Что ж, во многом она приятная малышка. Нет, я всегда говорю мистеру Ингэму, что не позволю отзываться о ней дурно. Но следует признать, что она, по сути, старомодная церковная мышка. По-моему, она сочиняет стишки и тому подобное, что весьма странно, однако же в целом я считаю, что она не вполне соответствует очаровательной жизнерадостности наших детей.

Однажды вечером, после того как миссис Сиджвик с особой беспощадностью перечислила недостатки Шарлотты, последняя позволила себе еще раз взглянуть на письмо Генри Нюссея. Ей вдруг захотелось вдохнуть краткую жизнь в призрак той, другой Шарлотты, принявшей его предложение, и постараться изловить истинную причину, по которой другая Шарлотта не существовала.

Любовь, значит. Только жаль, что этого чувства она никогда не сможет испытать к Генри Нюссею. Не слишком ли большие перемены в жизни зависят от одной-единственной эмоции? Да и что она вообще подразумевает под любовью? Люди употребляют это слово, обозначая им весьма разные вещи. Но Шарлотта знает, какое значение вкладывает в это слово она. Она знает, наблюдая за вырубкой леса из окна классной комнаты в Стоунгэппе. И точно так же, как иногда следит за полетом птицы и саму себя представляет птицей, она входит в изогнутый ствол дерева, выкорчеванного и брошенного в костер, а затем вместе с ним трещит, раскалывается, кормит пламя, становится частью огненных языков, становится пламенем, становится им.

— Видите ли, мисс Бронте, вы, конечно, всегда знали, что это было лишь временной мерой. И все же я возьму на себя смелость сказать, что вам будет не жаль уходить, хотя, несмотря на то что мы не всегда приходили к согласию, а вы не всегда старались доставить ту толику удовлетворения, которую можно было бы ожидать от гувернантки, я все-таки сожалею, что вы нас покинете.

Такова речь миссис Сиджвик, в течение которой несколько раз менялось лицо подлежащего и столько же раз выражение лица самой миссис.

Шарлотта:

— Да, сударыня.

— Видите ли, мисс Бронте, нам с мистером Ингэмом очень жаль, но придется вас отпустить.

— Ах, сударыня, нет.

— Поверьте, мне искренне жаль…

— Простите, что не смогла угодить, сударыня. Могу ли я надеяться на еще один шанс? Я наверняка смогу что-то улучшить…

— Мне очень жаль.

Энн проглатывает свою неудачу. Какова она на вкус? Горькая, очень горькая. Снова самая маленькая, снова не в силах дотянуться. Но она по-прежнему Энн; словно аптекарь, она исследует горький вкус своих эмоций, оценивает, может ли он стать освежающим, ищет в нем целебные свойства — ведь должно быть что-то. Собираясь, она кладет тонкие драгоценные страницы между двумя платьями. Должно быть что-то…

Должно быть что-то лучше этого — вот мысленный припев, который Шарлотта забирает с собой вместе с первым опытом работы гувернанткой. Он едет с ней в Хоуорт и не покидает ее, когда она в состоянии невыносимого восторга наконец-то совершает путешествие к морю.

Доктор Элен считает морской воздух полезным для ее здоровья, а у сдержанного, по-прежнему благосклонного Генри есть друзья в Бридлингтоне, и он устраивает, чтобы Элен с Шарлоттой могли отдохнуть там. Новизна заключается уже в самом пути, волнующем и слегка тревожном — частично пролегающем по железной дороге. Они хватают друг дружку за руки, напряженно смеясь, стоит вагону качнуться: скорость кажется сверхъестественной, своего рода проделкой дьявола.

Но все тут же забывается, когда она добирается до моря, которое дожидалось ее столько лет.

Элен демонстрирует образцовое, характерное для нее терпение. Но однажды вечером на прибрежной скале тьма и холод вызывают у нее протест.

— Шарлотта, пожалуйста. Уже очень поздно, и Генри говорит, что ночью по набережной бродят типы с дурной репутацией. Нельзя же вечно смотреть на море.

— Почему нет?

Таких вопросов обычно не задают, и Элен сожалеет, что ее подруга не чувствует этого.

— Завтра оно по-прежнему будет здесь, — мягко говорит она и берет Шарлотту за руку. — Море не уйдет, если ты его оставишь.

Шарлотта поворачивается к подруге, и в неясном свете сумерек Элен различает что-то похожее то ли на улыбку, то ли на дрожь.

— Ты это знаешь? — спрашивает Шарлотта. — Как раз этого я и боюсь.

4 Спасение короля